— По сану и по чину. Мирить мирян — первая заповедь всех отцов Христовой церкви, — раскраснелся ликом Антоний, даже засопел пуще прежнего; видать, от усердия. — Сам блаженный Феодосий Печерский быть примиренцем у князей не считал зазорным. А мы лишь по стопам его пойдем. Да и в бытность которы между твоим батюшкой, царство ему Небесное, — перекрестился святитель, — и великим князем Изяславом Мстиславичем, ныне также покойным, — вновь перекрестился он, — духовные отцы не единожды выступали послами и примирителями.
— Тогда, как говорится, с Богом!
— С Богом! — напутствовала Антония и княгиня. — И пусть Всевышний не оставит нас своим попечением.
Знать бы им, что Антоний не только супругу Олега из плена не освободит, не только переговоры в пользу князя Олега не поведет, но и сам, переметнувшись на сторону Всеволодовичей, станет их еще больше подталкивать на противостояние. А еще, что печальнее, призовет к себе весь черниговский клир, чтобы горожане, оставшись без священников, зароптали да и откачнулись от князя Олега. Знать бы… Да не дано простым смертным в будущее заглядывать!
И пришлось князю Олегу не затягивать переговоры, а и ускорять их, идя на все новые и новые уступки двоюродным братьям. Вот и оказался он, в конце концов, без черниговского стола, довольствуясь только новгород-северским да курским.
Пообещали Всеволодовичи ему выделить для Игоря и Всеволода уделы из земли Черниговской, однако, овладев черниговским престолом, сразу же «забыли» про все свои обещания. Недаром же на Руси говорится: «Как ног у змеи, так концов у обмана не найти».
Пришлось Олегу, теперь уже князю северскому, нарезать уделы меньшим братьям из своего княжества: Игорю — Путивль, а Всеволоду — Курск порубежный на Семи-реке да Трубчевск среди лесов на Десне.
Что и осталось от тех переговоров с Всеволодовичами у Святославичей, так это глухая обида на них да еще меч у Всеволода, подаренный ему «на радостях» Святославом Всеволодовичем. Меч, конечно, подарок знатный, но не придется он по душе Всеволоду и будет долго праздно висеть на одной из стен Трубчевского детинца, являя собой напоминание не только о смерти батюшки, но и о слабости человеческого духа перед жаждой власти, жадностью и алчностью.
Когда Реутов прибыл на место происшествия к двухэтажному домику со светло-голубым фасадом более чем вековой давности постройки, значившемуся в городском реестре под номером 6 по ул. Луначарского — советского народного комиссара или, по-нынешнему, министра просвещения, то первое, что увидел, так это небольшую толпу мужчин и женщин разного возраста. В основном все же, как говорится, преклонного.