Игранзи наклонилась и кривыми пальцами взяла зеркало.
«Она становится деревом», подумала я; дикая, быстро мелькнувшая мысль, о которой я вспомнила только позже.
— Ты всегда хотела знать тайны, Нола. Так подойди и узнай.
* * *
Я жду темноты. Но вместо неё свет, резкий, серебристо-белый, всюду и нигде, кривой и плоский. Я внутри него и над ним — в нем есть формы, и они далеко внизу. Я Нола, думаю я, чтобы свет не сжег меня, не превратил в дым. Я Нола, и сейчас я птица. Я лечу, хотя ветра нет, и нет дыхания, только давящее спокойствие.
Внезапно я опускаюсь — или, быть может, это приближаются формы. Одна из них — Ченн. Я не вижу ее лица, поскольку над ней склонилась другая фигура, но вижу волосы, разметавшиеся вокруг, как пролитые на белой бумаге чернила. Она обнажена, и я едва могу различить ее кожу. Ченн, думаю я, это я, и я тебя слушаю; покажи мне, кто это…
Его волосы золотисто-каштановые. Остальное размыто, образуя странную форму, низкую и округлую. Я приближаюсь, преодолевая воздух, который пытается меня расплющить.
Кто-то хватает меня; вокруг моих крыльев возникают руки. Игранзи, отпусти, я почти здесь. Я кричу молча, но золотисто-каштановая голова поднимается. Это перья, не волосы; изогнутый клюв, алый, как горло Ченн — только это больше не Ченн. Глаза над кровавой раной мои.
Я пытаюсь закричать, улететь, но он хватает меня, вцепляется когтями и клювом, и его голод превращает небеса в золото. Я уже не думаю, что могу — и хочу — сопротивляться.
Да, думаю я, ослепленная, невесомая, готовая, но руки вокруг меня сжимаются, тянут, и Игранзи кричит так громко, что золото ломается.
«Нола!», снова и снова, среди рушащихся осколков — небеса, клюв, кожа, кровь, — пока не остается ничего, кроме меня одной.
* * *
Я проснулась в своей кровати. Было темно, мерцала лишь одинокая маленькая свеча в бронзовом блюде на умывальном столике. Слабый свет резал глаза; после прорицания я всегда чувствовала боль, которая отдавалась в висках, но теперь она была сильнее. Я повернула голову и попыталась подавить приступ тошноты.
Рядом сидела Игранзи. Ее подбородок упирался в грудь, и в этот миг она была похожа на Ченн — но это длилось лишь мгновение, поскольку, когда я прошептала ее имя, она подняла голову и улыбнулась.
— Моя девочка, — сказала она так, словно пела колыбельную, — ты вернулась.
— Сколько? — Мой голос отдавался в голову и руки. Я почти видела, как он, пульсируя, вытекает из-под ногтей — яркий, ветвящийся в темноте узор.
— Два дня и две ночи, — ответила Игранзи. — Я думала, ты потерялась, и Иной мир захватил тебя.