— Я видела… — начала я. Она приложила палец к моим губам.
— Не сейчас. Не нужно, если это причиняет тебе боль.
Но я все равно сказала, сплетая из слов длинную нить, как это делал Бардрем, не успевая переводить дыхание. Когда я закончила, она встала и, шаркая ногами, пошла к столику за кружкой воды.
— Я вообще не видела Ченн, — сказала она, пока я пила (едва не подавившись, так меня мучила жажда). Она смотрела в окно, поджимая губы, словно хотела сказать больше, но знала, что не должна.
— А что видела? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Тебя. — Она отвернулась от окна; в черноте ее глаз мерцал огонь свечи. — Ты в пустыне белого песка, он доходит тебе до пояса, потом до шеи. Я чувствовала его, — прошептала она, приблизившись так, что ее дыхание коснулось моей щеки. — Чувствовала, но не видела. Он был под тобой, он был везде, но я его не видела.
— Значит, я в опасности, — сказала я, — как и Ченн.
Игранзи взяла мои руки так осторожно, словно это были осколки стекла, хотя в моем видении она крепко хватала меня, чтобы спасти. Я ждала, что она скажет: «Это один путь, но не единственный», или «Быть может, но говори «может», а не «будет».
Я ждала, но она ничего не сказала.
* * *
После убийства Ченн несколько месяцев шел дождь: ровный непрекращающийся ливень, который смыл молодую траву и превратил двор в болото. Или мне так представлялось, поскольку я туда не выходила. Игранзи велела Бардрему внести все инструменты для прорицания в дом и теперь встречала мужчин и женщин, которые к ней приходили, в гостиной Хозяйки. Игранзи не просила меня ей помогать, отчасти потому, что посетителей было мало, но в основном из-за моего страха. Он не позволял мне прикасаться к зеркалу, и я ничего не зарабатывала; часами я лежала, свернувшись в постели, и слушала дождь, который все никак не проходил.
Бардрем пытался мне помочь. Он писал бессмысленные стишки, вытаскивал меня на кухню, жонглировал репой, кружился, пока его глаза не сходились у переносицы, и пытался меня рассмешить. Он вкладывал мне в руку хлеб с сыром и, подбоченившись, смотрел, как я ем. Когда все его попытки развеселить меня потерпели неудачу, он просто приходил и садился на краю постели. Иногда он разговаривал, но чаще просто смотрел, как я дремлю и просыпаюсь. Однажды днем он встал рядом с кроватью. Я ждала, что он сядет, но он продолжал стоять. Я смотрела на него, а потом села сама (ноги были такими тяжелыми, будто завязли в грязи).
— Что случилось? — хрипло спросила я. Тогда я почти не разговаривала.
Он кусал губы. В уголке рта застряла прядь волос, но он ее не замечал.