— А чего мне плохо о них говорить — я к ним нормально отношусь.
— Да ну! — Астафьев поразился такой концентрации юдофилов в Овсянке и даже задумался.
— Виктор Петрович, — сказал Жора, осторожно ступая на заминированное поле. — Ну смотрите: вот, например, Бакланов… Хороший человек?
— Гришка? — переспросил Астафьев. — Гришка человек золотой!
— Ну вот видите, — сказал Елин. — А ведь он — еврей!
И тут классик, что называется, закрыл тему:
— Гришка такой хороший человек, что даже не еврей!
В глубоко советские времена на каком-то кинофестивале сошлись и подружились два режиссера, оба фронтовики: Генрих Габай и другой, фамилию которого, увы, унесла Лета.
Всю неделю они были неразлейвода: пили, вспоминали молодость… Выяснилось, что и воевали неподалеку… И уже чуть ли не в день закрытия фестиваля Габай вдруг обнаружил друга замкнувшимся и хмуро пьющим в одиночку.
Причину разительной перемены удалось выковырять из боевого товарища не сразу.
— Мне сказали — ты еврей… Правда?
В глазах друга еще жила надежда, но Габай безжалостно разрушил ее:
— Ну, еврей. И что?
— Эх, Габай, Габай… — простонал боевой товарищ, в тоске обхватив руками голову. — Огорчил ты меня, Габай!
Замминистра культуры РСФСР, вышедший с поздравлениями от правительства на семидесятилетии Райкина, упорно называл юбиляра Аркадием Александровичем .
Выступавший следом Утесов начал с того, что в Ленинграде стоит Исаакиевский собор — и его еще никто не переименовывал…
Знающие люди могли расслышать в этих словах печаль: сам-то Утесов переименовал себя еще в юности.
Когда приходит молодость…
В ответ на комплименты по поводу творческой формы пожилой «дядя Лёдя» Утесов сообщил юному Косте Райкину:
— Молодость, Котя, приходит с годами…
Аркадий Райкин был необычайно ревнив к чужому успеху — вплоть до того, что отбирал роли у партнеров по сцене. Иногда — целиком, как в случае со знаменитым «Авасом», игравшимся аж в трех вариантах: сначала Карцевым и Ильченко, потом Карцевым, Ильченко и Райкиным, а потом — Карцевым и Райкиным, уже без Ильченко.
А иногда худрук просто откусывал у сослуживцев самые сладкие реплики. Рассказывают, что однажды он попросил легендарную костюмершу Зину…
Нет, сейчас самое время отвлечься, чтобы рассказать, почему эта Зина — легендарная; точнее, как она легендарной стала! А стала она ею в одночасье, не пустив в райкинскую гримерную министра культуры Демичева.
Тот решил посетить артиста в антракте, а артист лежал на кушетке с привычной таблеткой валидола во рту. И Зина сказала: нельзя, он отдыхает. Ей напомнили: это министр культуры! И тогда Зина произнесла фразу, немедленно сделавшую ее легендарной.