— Ни с каких, — отвечает он. — Просто это первое, что пришло в голову. Ты чего-нибудь хочешь?
«Тебя. Я хочу, чтобы ты вернулся».
— Воды. Нет. Красного вина. Что угодно.
Официант не спрашивает, какого вина я хочу — он просто удаляется.
— Я сегодня виделась с Каролиной, — говорю я, прежде чем Джек успевает что-нибудь сказать. — И с отцом.
— Что?
— Нет, не одновременно. Сначала с отцом, а потом с Каролиной. Она мне позвонила, Джек. Каролина мне позвонила.
Трудно понять, что он чувствует. Обычно распознать легко: эмоции отражаются на лице Джека, буквально кричат, даже если ему самому они едва ясны. Но сегодня Джек словно говорит на иностранном языке, которого я не знаю. И вместо того чтобы гадать, что происходит под непроницаемой маской, я просто иду вперед. Рассказываю о знакомом патологоанатоме Каролины, об отсутствующих признаках удушения. Объясняю, каким образом его бывшая жена восстановила мою репутацию.
— Я не виновата, — говорю я наконец. — Я здесь ни при чем.
— Знаю. — Джек не смотрит на меня. Он разглядывает угол стола, массивные столовые приборы, салфетку, сложенную в форме лебедя.
— То есть? Откуда? Каролина тебе звонила?
Появляется официант с напитками, и мы сидим молча, пока он ставит их перед нами.
— Она звонила тебе? — повторяю я, когда официант уходит.
Джек делает глоток, морщится и кладет в рот оливку.
— Нет, мы не разговаривали несколько дней.
— Тогда откуда ты знаешь?
Он вздыхает и украдкой сплевывает косточку в ладонь.
— Я никогда и не думал, что ты задушила ребенка, Эмилия.
— Нет, думал.
— Неправда. — Джек молча крутит бокал. — Но когда ты впервые сказала мне, я вдруг понял, что это действительно возможно. Ты казалась такой уверенной… А потом я поговорил с Каролиной…
Подходит официант, чтобы принять заказ, и только через минуту я понимаю, что он имеет в виду. Как только официант удаляется, я продолжаю нелегкий разговор:
— Но ведь Каролина сказала тебе, что я это сделала. Она сказала, что всякий, кто так плохо заботится об Уильяме, мог с легкостью убить собственного ребенка.
Джек пожимает плечами.
— Не понимаю… Каролина повела себя предсказуемо, если хорошенько подумать, — говорит он. — Она сердится, и гнев лишает ее разума. Но когда я слушал ее, то понял, что это нелепо и невозможно. Больше всего меня удивляет то, что у нее хватило такта позвонить тебе.
— Разве тебе не стало легче?
— Мне легче оттого, что ты чувствуешь себя свободной. Что не страдаешь от ужасного чувства вины, которое мучило тебя несколько месяцев. Да, можно сказать, что мне легче. Но я и так никогда не верил в твою вину. Я не нуждался в доказательствах.