— Он так шикарно смотрится в форме — у меня просто сердце замирает, — со вздохом сказала Делия.
— Огромное тебе спасибо! — прорычал Кори, встретив Кармайна двумя днями позже.
— Прости?
Кори помахал перед его носом листком бумаги.
— За это! Ты меня обманул. Я думал, ты согласился оставить обсуждение формы тысяча триста тринадцать между нами.
— Что заставило тебя так решить? — с удивлением спросил Кармайн.
— Когда мы говорили с тобой об этой форме в первый раз, я решил, что ты предложил ее оформить, чтобы выяснить отношение к Морти. Я тогда сказал тебе, что у него нет никаких признаков депрессии или суицидальных наклонностей, и отказался подписать форму. В конце концов, вышестоящий полицейский не может оформить ее в обход — должно стоять две подписи, быть два заявления!
— Пока ты не скажешь, Кори, я не смогу понять, к чему ты клонишь.
Тот снова помахал листом бумаги.
— Хотел бы я назвать это благодарственным письмом, — не унимался Кори, дрожа от ярости. — Но увы. Передо мной письменный выговор! — Дальше Кори заговорил голосом судьи Твайтеса, когда тот делал кому-либо презрительные замечания: — Не позволяйте кому-либо еще под вашим командованием кончать жизнь самоубийством, лейтенант Маршалл, слышите меня? На сей раз я ограничиваюсь предупреждением, но в следующий раз на вас обрушится вся мощь закона! — Кори уронил лист. — Выговор! Мне!
— Смерть Морти не может быть предметом для саркастических шуток, особенно когда речь заходит о судье Твайтесе. Внутреннее расследование велось публичным должностным лицом, а потому его результаты совершенно беспристрастны, — заметил Кармайн.
— Ну конечно! — фыркнул Кори.
— Я все еще не понимаю, к чему ты клонишь. Скажи это вслух, не разглагольствуй вокруг да около.
— У тебя и Сильвестри связей больше, чем у любого другого полицейского в Коннектикуте, да и во всех, вместе взятых, штатах. Ты и твой кузен Сильвестри позаботились, чтобы мне сделали выговор. Для этого вам достаточно было снять трубку да сделать несколько звонков.
— Господи, Кори, ты становишься параноиком! Это было расследование по поводу смерти Морти Джонса, а не с целью обвинения тебя или кого-то еще в нерадивом отношении, — ответил ошарашенный Кармайн. — И ты прав насчет формы тысяча триста тринадцать. Она обсуждалась и была отвергнута из-за возникновения несогласий между двумя старшими полицейскими. Комиссию же насторожило твое собственное поведение, Кори. Ты слишком много говорил о своей невиновности.
— Вы с Сильвестри лишили меня шанса на реабилитацию, — перебил его Кори.
— Реабилитацию? — Кармайн ошеломленно на него уставился. — Какое громкое слово! Тебя ни в чем не обвиняют, Кори, и ты не в суде. Но ведешь себя так, словно именно там и находишься. Именно этим ты заработал выговор. Комиссия решила, что дыма без огня не бывает. Ты битых полчаса рассказывал не о Морти Джонсе, а о себе, о возлагаемых на тебя требованиях, о том, какую трудную работу свалили на тебя я и Джон Сильвестри. Все слушаешь жену? Верно? Я уверен, что Морин нет равной в быту, но она ничего не знает о правилах полицейского делопроизводства. И стоит ей залезть не в свое дело, как ты оказываешься… Сам знаешь где. А с тех пор как ты стал лейтенантом, Кор, ее нашептывания стали еще хуже. Гораздо хуже! Подобно той идее, что я предпочитаю тебе Эйба Голдберга, — я просто слышу, как она тебе это говорит.