Подпоручик, делая вид, что не замечает мрачной ухмылки Герасима, объяснял подробно, почему нельзя, а сам думал: за каким чертом задержал его отъезд управляющий заводом?
Был, впрочем, и один дельный, по видимости, вопрос: в каком рецепте применять флюсы? Но и то только по вн–дямости. На тех же флюсах и той же руде выплавляли на заводе уже несколько дет вполне добротный чугун, — стало быть, нужный рецепт давно был определен.
После осмотра доменной печи Тирст повел подпоручика в литейную, затем на кричную фабрику, в плющильную и механические мастерские. К чему водил его управляющий по всем цехам, подпоручик опять‑таки не взял в толк. Все цехи, кроме механической мастерской и кузницы, пустовали. Да и в тех за верстаками и горнами работало едва ли больше тридцати человек.
— Где же у вас рабочие люди? — удивился подпоручик.
— Руду выламывают, в лесу уголь жгут, — ответил Тирст. — Да и много ли их. Добрая половина в армии генерала Кукушкина, сиречь в бегах. Остались хромые да немощные.
— Непонятна мне причина столь повального бегства.
— Русский мужик ленив по природе и расположен к бродяжничеству, — презрительно процедил Тирст. — Я почтительнейше доносил его высокопревосходительству о мерах, кои надлежало бы предпринять к искоренению побегов.
— Какие же меры предлагали вы?
— Строгость, сударь мой, и еще раз строгость! Надобно, чтобы каторжанин и поселенец испытывали страх, чтобы самая мысль о побеге представлялась ужасною. Усилить наказание пойманным в бегах, не жалеть плетей!
На лесные и рудные работы в кандалах, сударь, в кандалах!
Сухое лицо Тирста побагровело от ярости. Зрячий глаз налился кровью. И только вставное стеклянное око по–прежнему бесстрастно сняло холодной голубизной.
— Много ли наработает человек в кандалах? — возразил подпоручик, с трудом скрывая свое отвращение.
— В Нерчинских государевых рудниках я, сударь мой, пойманных беглецов приковывал намертво к тачкам. С тачкою работали, с тачкою ели, с тачкою нужду справляли! Горжусь, что за восемь лет почти искоренил побеги на вверенном мне руднике.
— А что же вам здесь мешает добиться столь блестящих результатов? — побелев от негодования, спросил подпоручик.
— Прекраснодушие капитана Трескина, непосредственного начальника моего, — со злостью ответил Тирст. — Но я еще наведу порядок… — и, спохватившись, продолжал: — Еще докладывал я его высокопревосходительству о необходимости строжайшего преследования за укрывательство беглых. Бегут потому, что знают, в каждой деревне отыщется приют. Устроить надлежащую экзекуцию в одной деревне, посечь, посечь, а коли повторно, то и спалить деревеньку, другим неповадно будет. А так что, сударь мой, — и он в раздражении махнул рукой, — не каторга, а одно разорение казне.