— Да, я венецианец.
— Как и я.
— Я не шучу.
— Я тем более;
— Поговорим же по-венециански.
— Говорите, я вам отвечу.
Он говорит, и я узнаю по слову Sabato, которое означает суббота, что он не венецианец.
— Вы, — говорю я ему, — венецианец, но не из столицы, потому что вы сказали бы Sabo.
— Согласен; и по языку я убеждаюсь, что вы можете быть из столицы. Полагаю, что в Петербурге нет другого венецианца, кроме Бернарди.
— Вот видите, люди ошибаются.
— Я граф Вольпати из Тревизо.
— Дайте мне ваш адрес, и я приду сказать вам, кто я, потому что я не могу вам сказать это здесь.
— Вот, пожалуйста.
Я отхожу от него, и два или три часа спустя меня привлекает девушка в домино, окруженная несколькими масками и говорящая фальцетом по-парижски в стиле бала в Опере. Я не узнаю маску по голосу, но по стилю уверяюсь, что она из моих знакомых, потому что у нее те же повторы и те же вставки, что я ввел в моду в Париже всюду, где я часто появлялся. «Ох, хорошее дельце! Дорогой мужик!». Многие из этих фраз, которые были из моего лексикона, разожгли мое любопытство. Я остался там, не заговаривая с ними, терпеливо ожидая, когда она снимет маску, чтобы мне увидеть ее лицо, и мне это удалось по прошествии часа. Ей понадобилось высморкаться, и я увидел, очень удивленный, ла Баре, торговку чулками с угла улицы Сен-Оноре, у которой я был на свадьбе в отеле Эльбёф, семь лет назад. Как, она в Петербурге? Моя старая любовь пробудилась, я подошел к ней и сказал фальцетом, что я ее старый друг из отеля Эльбёф.
Это слово ее остановило, она не знала, что сказать. Я сказал ей на ушко: «Жильбер, Баре» — слова, которые могут быть известны только ей и ее любовнику. Она заинтересована, она говорит только со мной; я говорю ей об улице Пруверс, она видит, что я знаю все ее дела, она поднимается, отходит от окружающих и идет со мной прогуляться, умоляя меня сказать, кто я такой, и я заверяю, что я ее счастливый любовник. Она начинает с того, что убеждает меня не говорить никому то, что я знаю о ней, она говорит, что уехала из Парижа вместе с г-ном де л'Англад, советником парламента Руана, которого она затем покинула, чтобы перейти к антрепренеру Комической оперы, который отвез ее в Петербург в качестве актрисы, что ее зовут л'Англад, и что она на содержании графа Бжевусского, посла Польши.
— Но кто вы?
Уверенный, что она не сможет мне отказать завести с ней интрижку, я показываю ей свое лицо. Обезумев от радости, как только она меня узнала, она сказала мне, что это добрый ангел привел меня в Петербург, потому что Бжевусский должен вернуться в Польшу, и она может довериться только такому человеку, как я, чтобы иметь возможность покинуть Россию, которую она больше не выносит, и где она вынуждена заниматься профессией, для которой она, как ей кажется, не рождена, потому что не умеет ни играть в комедии, ни петь. Она дала мне свой адрес и назвала время, и я покинул ее, очень довольный сделанным открытием.