Я с удивлением посмотрел на Федору. Да, такая заставит жениться на себе. И мне стало смешно. Я понял все.
— Богатство вам, Федора Митрофановна, нужно?
— А чего же в тебе?
— Хорошо. Есть богатство.
— Много ли?
Злобно хотел сказать, что все оно тут со мной, но перебила мать. Пока мать говорила обо мне, Федора села на лавку, поодаль от бедной своей сестры. Мать все ей рассказала, что слышала от меня и от наших людей, которые останавливались у них при поездках в город. Мне казалось, мягчеет лицо у Федоры и ответы ее не так злы.
— Что ж, писарь. Нынче писарь, завтра другой на его место. Все писаря пьяницы.
— Избу себе отстроил.
— Изба и есть изба. Сколько у него братьев? Шесть, говоришь? По углу не хватит. Нет, нет, нет. Вон за Ваську–портного сватают, и отдадим. В своем селе. А то черт знает, где там! Туда и вороны не летают.
— Подальше отдают и то ничего, — проговорил Костя, — а Васька, ох, жених! Глядеть на него срам.
— И тут глядеть не на что.
Мать снова начала ее урезонивать. Говорила, что я в город уеду. Лену с собой возьму.
— Возьмет, а там бросит с дитей, — и тут нашлась Федора.
— Давай‑ка, Петя, закурим, — попросил Костя. — Ну их.
Я вынул коробку с папиросами и начал открывать. Придерживал коробку левой рукой, которую привык всегда прятать в карман. Когда открыл и мы с Костей закурили, я невольно посмотрел на Федору. Посмотрел, и меня словно колом по голове ударило. Она впилась глазами в мою забинтованную руку и тихо, ледяным голосом, ни к кому не обращаясь, спросила:
— Это что у него с рукой?
Глухо и не скоро донесся до меня шепот матери:
— Ра–не–той.
И опять после длительного мучительного молчания Федора протянула:
— Ма–аму–ушки!.. Да он еще и калека.
Я не знал, что делать со своей рукой. Спрятать ее? Но уже поздно. Только почувствовал, как рука вдруг стала неимоверно тяжелой. Что тяжелой? Только одну ее сейчас и чувствую.
А Федора уже продолжала. Она теперь говорила таким голосом, каким говорят люди, когда вопрос решен окончательно:
— Нашли–и… Ну–ну–у… увечного. Вот так грамотей… Отыскали в чужом селе… В своем таких нет… Ай, дуры, ду–у-ры… Навек, слышь… Вот тебе и па–ве–ек. Из‑под венца да прямо с сумой по миру…
Что‑то говорила мать, но ее слова доходили до меня глухо, смутно. Я убит словами Федоры. Зачем вынул руку? Лучше бы так сидел. Лучше бы после она узнала…
— Такими грамотеями хоть пруд пруди, — гудел голос Федоры, и каждый раз, что бы ни сказала, трижды повторяла: — Нет, нет и нет.
И это ее «нет» звучало у меня в ушах набатом.
И вот уже слышу, как первая сдалась Екатерина. Испуганно и тихо она произнесла: