Он почтительно, словно верующий, возлагающий на алтарь приношение, положил перед нею на стол букет. Его пальцы нежно поглаживали бледно-желтые венчики нарциссов, яркие, мясистые лепестки тюльпанов, бархатистые головки маков. Наконец Дьюк поднял глаза и посмотрел на нее с тоской.
— Тина, я принес тебе эти цветы не просто так. Я хочу, чтобы ты поняла, что после зимы всегда приходит весна… Я не хотел тогда обидеть тебя. Да, я думал только о себе, о своих делах и желаниях, но совсем не стремился тебя оскорбить. Я не знал, что это будет так больно для тебя. Поверь мне, Тина…
Он замолчал на несколько минут. Было видно, как он смущен и взволнован. Его губы скривились от неутихающей внутренней боли. Он пытался собраться, справиться с собой.
— Все эти годы я не переставал думать о тебе, о том месяце, что мы провели вместе. Это было весной, помнишь? И я верил, что для нас снова наступит весна, новая и прекрасная весна.
Обида, смущение от его неожиданной трогательной кротости, отчаяние переполняли душу Тины. Но обида пересилила, и она ответила жестко и безжалостно:
— Прекрасные слова, Дьюк, но только слова! — Ее голос звучал вызывающе. Он надеется, что она раскиснет, сжалится над ним! Но он не на ту напал! — Почему я должна тебе верить?
На лице Дьюка отразилось глубокое разочарование, огонек, вспыхнувший было в глазах, угас.
— Как видно, нам с тобой никогда не понять друг друга. — Он горько улыбнулся — одними губами. — Я не чародей и не могу сделать больше, чем мне дано. Не все в мире зависит от наших желаний.
— Ну да, именно поэтому восемь лет назад ты сбежал от меня! — съязвила Тина. Кто дал ему право читать ей мораль? — Перестань лгать и притворяться, Дьюк! Зачем эти лицемерные фразы? Зачем ты вернулся сюда? Что тебе от меня нужно, в конце концов? Какого черта ты сюда приперся?!
Распалясь гневом, она вскочила и смахнула со стола цветы, а заодно с ними и выкройки.
— Я тебе не жилетка, куда можно поплакаться! Я больше не желаю ничего слушать! — продолжала Тина. Яростно размахивая руками, она наступала на Дьюка, ее глаза сверкали. — Вчера мне удалось тебя больно задеть, и ты решил поквитаться со мной, не так ли? Ты решил перед тем, как навсегда убраться к себе в Лондон, еще немного попортить мне кровь!
Он инстинктивно дернул головой, точно в знак отрицания, и неподвижно замер. Его лицо побелело, губы плотно сжались. Но было видно, что он не собирается отступать.
— Нет, — почти неслышно произнес он. — То, что я почувствовал вчера, не имеет совершенно никакого значения.
Его глаза смотрели на нее с печальным укором, словно на жестокого, бесчувственного ребенка. Но Тина была слишком измучена, чтобы жалеть его. Она хотела одного — узнать, наконец, всю правду.