Он попятился, пропуская меня. Я хотел было пройти, действительно хотел, но толстяк с воплями катался по полу, и впервые за многие месяцы я ощутил приятное чувство. Мне было хорошо. И весело.
К тому же все оказалось слишком легко. Схватив парня за плечо, я развернул его кругом и ударил о стену. Он что-то неразборчиво бормотал вроде: «Извини, мы не хотели, ты прав, отпусти», а потом голос его сорвался до такого же вопля, что и у его приятеля, будто шок и страх лишили обоих мужского достоинства.
Я не смог противостоять искушению. Прижав своего обидчика всем весом к стене и уткнув кулак меж его лопаток, я дважды намотал дурацкий хвостик на руку и почти без всяких усилий — хотя, возможно, мои намерения прибавили мне сил — оторвал его. Теперь оба корчились от боли, и вопил уже тот, что пониже, а второй лишь судорожно всхлипывал. Несколько мгновений я смотрел на них, удивляясь, как много шума они производят, и думая, насколько по заслугам они получили, а потом взглянул на волосы в своей руке. Вместе с ними оторвался клочок светлой кожи, волосинки все еще надежно связывала резинка.
Пострадавший держался обеими руками за затылок, словно арестованный, таращась на меня выпученными глазами. На лбу его пролегли складки, из глаз текли слезы, щеки побагровели. Я как ни в чем не бывало смотрел на кровь, сочащуюся из-под сплетенных пальцев с побелевшими от натуги костяшками.
— Спокойной ночи, девочки, — сказал я, стряхнув волосы с руки на пол, и ушел, оставив их стонать и всхлипывать.
Меня на неделю отстранили от занятий, но не исключили. Двое мальчишек были известными хулиганами, хотя, конечно, я об этом и понятия не имел. Когда меня вызвали к директору, гомосексуалисту средних лет, который поощрял либерализм в преподавании и надеялся найти последователей среди учителей, тот меня чуть ли не поблагодарил. И он вовсе не сердился.
— Так не делается, — сказал он. — Нельзя бить соучеников, это неправильно. Согласен?
— Наверное, да, — кивнул я.
— Что они тебе сделали?
Я задумался. Если честно, они не сделали мне ничего особенного.
— Встали на дороге.
— Они что-нибудь говорили?
— Не помню.
— Ты их испугался?
— Я никого не боюсь.
— Это хорошо, Колин. Так и надо.
— Вы не будете бить меня палкой?
— Нет, — ответил он. — Предпочитаю иные методы. Полагаю, ты сожалеешь о содеянном?
Я не ответил. Ответ бы ему не понравился, а лгать я не был готов. Я ни о чем не сожалел, и мне не было стыдно. Стычка, скорее, доставила мне удовольствие, внесла разнообразие в скуку обыденных дней.
— Что ж, ты в любом случае понимаешь, что мне придется отстранить тебя от занятий.