Которую он мог бы сломать, если, черт подери, придется. Но делать этого он не хотел. Пусть откроет сама.
— Я пришел, Кэт, — настаивал он. — Я был там. — Уж в этом-то он был уверен. Оставался там, пока не потерял всякую надежду. Пока не осталось ничего, кроме тлеющих угольев. — Это ты исчезла. Как будто тебя больше не было.
— Да, — наконец уступила она, снова тяжело вздохнув, словно собираясь со своими небольшими силами. — Наш план удался слишком хорошо.
— Твой план? — Неужели она с самого начала предполагала исчезнуть? Бросить его? Он не мог — не хотел — верить. Она казалась такой искренней! Томас прижался лбом к деревянной панели, пытаясь не дышать, в надежде услышать слова, которых так страстно ждал — ждал долгие годы. Какого-нибудь объяснения, которое воскресило бы его надежды.
Но она лишь произнесла:
— Не могу сказать, что значит для меня узнать, что вы вернулись. Благодарю вас за эту доброту.
Томас едва не выругался вслух.
— Мне не нужна твоя благодарность. И я сделал это вовсе не по доброте. — Он начинал ненавидеть это слово. — Ты должна знать, что я сделал это ради тебя. И я сделаю все прочее, что обязан сделать. Переберу землю по камешку, найду пули на лужайке — что угодно, Кэт. — В его голосе звучала усталость и даже некоторое отчаяние, но он должен был ее убедить. Во что бы то ни стало. — Я буду заботиться о тебе. Я сумею тебя защитить. И мы сможем начать заново и снова поверить друг другу. Дай мне только шанс.
— Мы не можем начать заново, мистер Джеллико. — Тон у нее был по-прежнему твердый. Она все еще пыталась держать его на расстоянии. Но голос стал тише, исполненный грустного смирения, словно она пыталась убедить не столько его, сколько себя саму. — Я сказала, что осталась прежней. Но это не так. Я изменилась. Мне пришлось измениться.
— Не верю. Я вижу тебя сквозь эту стену чопорного самообладания, Кэт. Вижу сквозь лаванду и крахмал ту девушку, которой ты была когда-то.
— Мистер Джеллико, дело не в самообладании, не в лаванде с крахмалом. Просто… слишком много всего произошло. И многое еще должно произойти.
Но он не мог размышлять о том, что должно произойти. Он мог думать лишь о том, что было здесь и сейчас. О Кэт. О том, как заставить ее поверить ему. О том, как доказать, что он достоин ее доверия. Все прочее произойдет в свой черед.
— Если ты думаешь, что не можешь больше быть Катрионой Роуэн, тогда я буду любить мисс Анну Кейтс. — Он поднял руку, чтобы тихонько стукнуть ребром крепко сжатого кулака о дверь, как будто пытаясь пробить ее своей искренностью, своей решимостью и дотянуться до Кэт. Разбить стену, которую она возвела для своей защиты, кирпич за кирпичом. — Мне все равно. Ты сама сказала — это всего лишь имя, а за ним ты, все такая же, что и раньше. Я люблю тебя — не важно, кем, по-твоему, ты себя считаешь.