Молодой человек, не глядя на компаньона, ответил: он и впрямь тоже думает, что Жозе надо услать из Бордо. Бланш пристально посмотрела на старшего сына:
— Не забывай: Ив уже уехал от нас…
— Ах, Ив! — воскликнул Дюссоль. — Вот его, любезнейшая, как раз надо было оставить при себе. Очень жаль, что вы со мной не посоветовались. Вовсе нечего ему делать в Париже. Послушайте, вы что — будете мне рассказывать, что он там работает? Я же знаю ваше мнение, материнская любовь вас не ослепляет, у вас довольно здравого смысла. Так что вряд ли я лишу вас каких-то иллюзий, если скажу, что его будущность в литературе… Я ведь знаю, о чем говорю вам; я дал себе труд составить представление… Я даже кое-что прочел вслух госпоже Дюссоль, и она, надобно сказать, попросила пощады. Вы говорите, его кто-то там хвалил… Кто хвалил? Что за люди, я вас спрашиваю? Кто такой господин Жид, чье письмо показывал мне Жан-Луи? Есть экономист по фамилии Жид, выдающегося ума человек, но это, к сожалению, не он…
Хотя Жан-Луи давно уже знал, что мама совершенно не стесняется противоречить сама себе и нисколько не заботится о логике, но и он был ошарашен, когда она стала возражать Дюссолю, пользуясь теми же доводами, которые сын накануне выдвигал в споре с ней:
— Не угодно ли вам не говорить о том, в чем ничего не понимаете, о том, что писано не для вас? Вы одобряете только то, что вам уже известно, что вы уже где-то прочли. Все новое шокирует вас — и всегда шокировало таких людей, как вы. Жан-Луи подтвердит. Он мне говорил, что даже Расина современники не понимали…
— То Расин, а то галиматья какого-то молокососа!
— Послушайте, дорогой мой, занимайтесь своими клепками, а поэзию не трогайте. Это не ваше дело — и не мое, — добавила она, чтобы немного его успокоить: Дюссоль надувался, как индюк, и затылок его побагровел.
— Мы с госпожой Дюссоль в курсе всех литературных новостей… Я старейший подписчик в обществе «В мире книг», а на журналы у меня даже специальная подписка. Тут мы тоже на высоте. Еще вчера мне один товарищ по Коммерческому суду говорил: «Разговор госпожи Дюссоль потому особенно приятен, что она все читала; она вспомнит и перескажет вам содержание романа или пьесы, которую читала несколько лет назад, как будто прочла ее только что». Он даже так выразился: «Это не женщина, а ходячая библиотека…»
— Остается ей позавидовать, — сказала Бланш. — А у меня память как сито: ничего не остается.
Она уничижала себя, чтобы задобрить Дюссоля.
— Уф! — вздохнула она, когда старики наконец распрощались.
Она подошла к камину, хотя батареи жарили вовсю, но, сколько Бланш ни жила в этом доме, все никак не могла привыкнуть к центральному отоплению. Чтобы не замерзнуть, ей нужно было видеть огонь, обжигать себе ноги. Ей было очень грустно. Еще и Жозе потерять! А на будущий год он хотел идти добровольцем в Марокко… Не надо было отпускать Ива: не то чтобы она соглашалась с Дюссолем, но, право же, писать стихи он мог и в Бордо. В Париже он ничего не делает, уж это верно…