Только Пушкин не от одного Сильвио перенял манеру поведения на дуэли, кое-что и от его беспечного соперника, человека знатной фамилии. Там, в виноградном предместье Кишинева, где обычно назначались места офицерских поединков, Пушкин, ожидая выстрела подполковника Зубова, ел спелую черешню, сплевывая косточки в его сторону, как это делал когда-то давнишний соперник Сильвио. Обескураженный не столько нелепой бравадой, сколько неколебимой уверенностью соперника, что пуля просвистит мимо, Зубов не смог выстрелить точно. А может, и не захотел. Черешня под пистолетом поразила его. Позже они помирились.
Никто ему не объяснил, что поэт желал на себе проверить, можно ли оставаться равнодушным перед лицом смерти? Никто, кроме Липранди, и не мог знать этого. А Пушкин проверил и убедился, что Сильвио был прав. Если иметь волю занять руки и мысли черешней либо яблоком, то спокойствие придет непременно, а соперник, напротив, занервничает: «Вам, кажется, теперь не до смерти, вы изволите завтракать?..»
Дуэли - это так, для закалки личного духа, что же до общественного состояния, то оно не способствовало успокоению и взвешенным размышлениям. Армия парадировала. Министерство финансов подсчитывало внутренний долг, не решаясь сложить его с внешним. Ходили тревожные слухи, что где-то на юге, а скорее так и на севере, уже будируют народ тайные общества, имеющие помышление к перемене власти. Дескать, скоро в России будет править не царь, а конституция. Хорошо это или хуже нынешнего, никто объяснить не брался, однако гвардейское дворянство в Петербурге почти открыто спорило за пуншем: республика или конституционная монархия? Перевеса в мнениях не наблюдалось ни с одной стороны. Имелось упоение: мы - карбонарии!
Наскучив спорами, молодые гвардейские голоса изливались дивными каденциями русских романсов. Плакать хотелось. Любить весь мир хотелось.
Пели. Плакали. Любили. Жаждали перемен, которые всему миру изъяснят Россию.
На Москве уже обсуждали возведение храма Спасителя в память Отечественной войны. С Волхонки сходились инвалиды к стенам бывшего Алексеевского монастыря и подолгу стояли, выставив вперед костыли. Судили: здесь ли стоять их храму? То ли место?.. Сомневались. Заросли бурьяна укрывали гнилую прозелень кирпичных развалин и кустились дальше, вниз - почти до самой Пречистенской набережной. Летал тополиный пух. Летали домыслы. Будущий храм отчего-то виделся золотым в начале, кровавым в середине отпущенного ему века и белым в конце.
Почему белым? Кто его знает. Белым.
Комментарий к несущественному