Олько задумался. Спустя минуту ответил:
– Могу. Но не желаю. Я ведь не писатель, как ты. О чем мне еще думать? Знаешь, для чего ебля существует? Для того, чтобы жить полноценной жизнью. А жизнь зачем? Для того, чтобы ебаться. А все остальное – всего лишь проебывание жизни. Запиши, писатель. А то я потом забуду. Вот возьми салфетку. Я уверен, эти две красавицы думают точно так же.
– Ты непременно хочешь это проверить?
– Да ладно, ведь мы пришли сюда лишь затем, чтобы выпить. Еще по бутылке?
– А мы уже две выдули? – удивился я.
– Гей! Где ты? Опустись на землю. Мы сидим здесь уже больше часа. Нормальный темп. Бармен! Красное шампанское! Два!
– Какого черта ты горланишь?
– Я знаю, что делаю. Они сейчас на нас смотрят. Не оглядывайся. Все идет по плану.
– По какому в жопе плану? Мы так не договаривались!
– План пишется на небесах. И ничего здесь не поделаешь. Так назначено быть. Ты бы видел, какими завистливыми глазами они провожали бармена! Старик, они наши! Две бутылки шампанского – и они наши. Между прочим, расскажу тебе, как я однажды закадрил деваху, которая, в свою очередь, мне целую неделю крутила динамо. Замечательный способ, может, и тебе когда-нибудь пригодится. Так вот, я подговорил одну свою знакомую, а она писаная красавица, ноги от зубов, ровные, как два рельса, и она появилась в «Вавилоне» именно тогда, когда я сидел там с Марьяной.
– С какой Марьяной? – вспыхнул я.
– А в чем дело? С чего ты кипятишься? Ты ее не знаешь.
– Ну… я просто спросил. Продолжай.
И в самом деле – почему я так отреагировал на это имя? Мало ли Марьян живет во Львове?
– И вот заходит писаная красавица. Мини-юбочка, фигура на все сто баксов, а сиськи на все двести, и, виляя бедрами, вдруг подплывает к нам и со словами: «Ну, скотина ты, Ольчик!» – отвешивает мне о-о-оглушительную оплеушину. А затем уходит.
– И все?
– А разве требовалось что-нибудь еще? Ты прикинь, что подумала Марьяна! Она подумала: блин, если он променял меня на такую кралю, значит, я для него не кто-нибудь, значит, он действительно меня полюбил… Вот как она подумала и в тот же вечер отдалась мне на Кайзервальде на скамейке. И это при том, что часом раньше не позволяла себя даже за коленку цапнуть.
– И что было дальше? Ты ее бросил?
– Как и всех остальных. Капец, они пожирают нас глазами, я иду на абордаж.
Олюсь неисправимый. Он как торпеда, которая наведена на цель. Его уже ничто не остановит. Я могу, конечно, встать и уйти, но ведь я настроился провести этот вечер здесь. Кто знает – возможно, это мой последний вечер в «Вавилоне». Что за чушь? Почему последний? «Потому что осталась неделя… неделя до восьмого августа», – шипит вкрадчивая гадючка. Я пытаюсь отогнать эту мысль, но тщетно, она зависает и жужжит возле уха. Остается напиться вволю. А Олюсь уже ведет к нашему столику девушек, знакомит, угощает, и я волей-неволей, а должен прервать свои сокровенные размышления, чтобы поддержать беседу за столом и плыть, плыть дальше по течению.