Я начала писать, стала писательницей и наглухо закрыла свою жизнь от посторонних. Не исключено, что в этом моем решении была неизбежность, единственный выбор, который мне оставался. Потому что писательство дает возможность жить, не оглядываясь ни на кого и ни на что, за счет того, что ты превращаешь себя в отточенное оружие, позволяющее глубоко проникнуть в предмет.
Но почему Кэндзи все равно, прощу я его или нет? И откуда у него мысль, что и ему меня прощать не надо? Причина в том, что я романистка, сочиняющая всякие небылицы? Я положила несколько раз перечитанное письмо на край стола и задумалась. Вокруг все изменилось от самого присутствия этого письма. Компьютер, картины, украшавшие стены, цветы на столе – все сразу утратило реальность, выцвело и поблекло. В комнату проникло чужеродное тело. Я перестала понимать, что за тип этот Кэндзи. Да и кто я сама такая – тоже.
Итак, я писательница, пишу романы под псевдонимом Наруми Коуми. Собственно, в письме об этом уже сказано. Мне тридцать пять. Мой дебют состоялся рано, в шестнадцать лет, в конце первого класса школы третьей ступени[1]. Мою первую книжку – «В грязи» – называли «шокирующим произведением, которое останется в истории литературы». Ее хвалили на все лады: как школьница сумела так достоверно и полно изобразить агрессивную, жестокую натуру молодого человека?! Всех поражало несоответствие между автором и текстом.
«Грязь» принесла мне известную литературную премию «Новые имена». После этого проблемные книги стали выходить одна за другой, и на меня посыпались многочисленные премии, накладывавшие слой за слоем ретушь на мое раннее сочинение. Меня называли «не по годам зрелым мастером», «изумительным талантом», мне пели дифирамбы, от которых сводило зубы. Так я прожила лет до двадцати пяти.
Столь блестящий дебют привлек ко мне всеобщее внимание. Для меня его оказалось слишком много, и я стала избегать чужого общества. Ведь из того, что мне довелось пережить, я хорошо знала, как скрываться от посторонних глаз. Постепенно меня записали в мизантропки и оставили в покое.
В университет я не пошла, близких друзей и любовников не завела, из дома почти не выходила. Жила как в тюремной одиночке, подобно Кэндзи. Тяга к одиночеству никуда не делась, у меня ни мужа, ни детей, ни собаки, ни кошки, ни даже птички, живу одна в квартире на окраине Токио, почти на границе с префектурой Сайтама.
Однако сейчас я самая обычная писательница; славословия в мой адрес кончились. Когда на меня был большой спрос, я могла на гонорары купить пару-тройку коттеджей, но теперь мой годовой доход не слишком отличается от того, сколько получают клерки, которые по утрам, ссутулившись, торопятся на станцию. Хотя, конечно, здесь и моя лень виновата. Став взрослой, я сама себе стала неинтересна. Получилось так, что меня задвинули в угол вместе со всей моей литературной известностью.