Джакомо хотел ответить какой-нибудь уклончивой банальностью — коли уж он масон, можно позволить себе выражаться загадочно, — однако подрагивающий в руке императрицы нож и новые, хрипловатые нотки в голосе заставили его замереть. Только бы не подвел мочевой пузырь…
Рука Екатерины с унизанными тяжелыми перстнями пухлыми пальцами, та самая длань, мановения которой ждут миллионы людей, начиная от этих, за дверью, в равной мере готовых вынести его на руках или снести голову, и кончая коронованными особами в разных концах Европы, легла ему на грудь. Выскочили из петель пуговицы — одна, другая; острие ножа добралось до кожи. Джакомо не шелохнулся. Понимал, что нельзя.
— Кровь, — рука с ножом сильнее уперлась в грудь, — пот, — вторая рука потянула его к себе, — слюна.
Значит, все, что про нее шептали, говорили, кричали, правда. Шкаф, распутный шкаф. Он будет ублажать распутный шкаф.
Однако это оказалось не так-то просто. К его изумлению, а потом и к ужасу, оружие отказывалось ему повиноваться. Женщина лежала перед ним на своем пышном платье, ничего не скрывая, а он, точно неопытный юнец, не мог приступить к делу. Хотя это было необходимо. Иначе ему конец, конец. Чем громче он повторял это в мыслях, тем беспомощнее становился. Лихорадочно пытался припомнить что-нибудь возбуждающее, но — увы! — никакие воспоминания не заслоняли того, что он видел и чувствовал на самом деле. Сладостные уста и быстрый язычок Полины, упругая дырочка Бинетти, подрагивающие ягодицы и гортанный смех гамбургской шлюхи, которую он взял сразу вслед за предыдущим клиентом, — всего этого было недостаточно, чтобы отвлечь внимание от бесформенного брюха и звериной щетины, покрывающей то, куда ему нечего было вонзить. В отчаянии Джакомо призвал на помощь двух китаянок, ласкавших его в бане, своеобразный запах, от них исходивший, крики наслаждения. Но вместо нежных голых животиков по-прежнему видел колючую щетину, под которой его поджидают венерические язвы, вместо аромата юных тел ощущал несвежее дыхание, вместо песен любви слышал оглушительный грозный рев безумного Паука.
— Ну?
Она притянула его, попробовала обхватить ногами, больно колотя пятками. Еще эти груди — плоские, увядшие, разделенные сухой ложбинкой. Никакие ухищрения не помогали. Сморщенная висюлька оставалась висюлькой и не думала превращаться в палицу, а сам он скорее готов был исполнить желание своего мочевого пузыря, нежели императрицы всея Руси. Черт, с настоящим шкафом все пошло бы куда легче. А тут… полный конфуз, всеобщее разоружение вместо войны.