— Я сейчас, — пробормотал он на каком-то неведомом варварском наречии, вырвал руку из-под тяжелого зада, схватил, сдавил, смял. Эта шлюха Катани, которой при нем сзади воткнул какой-то молокосос, улыбающаяся ему невинно и нежно; апатичная англичанка, которую он на одну ночь выиграл в карты у томящегося под дверью жениха; горбун из дрезденского кабаре с огромным фаготом. Хоть что-нибудь, хоть малейшая надежда, тень надежды — ну же! Пусть только этот вялый болван подымет голову и устремится вперед. Ему уже все едино, к черту предостережения Паука. Он отшворит бабу так, что ее уносить придется. А потом и шкафу достанется, сколько бы ящиков в нем не оказалось.
Ящики! В спину вонзилась ледяная игла. Ящик Куца! Западня для его беззащитного дружка: сейчас он будет смят, раздавлен, оторван. Тупая боль в животе, когда стало понятно, для чего этот ящик предназначен. И паника в кишках, когда ящик с треском захлопнулся в нескольких сантиметрах от его внезапно уменьшившихся яичек и почти полностью втянувшегося внутрь члена. Кошмар! Да ведь эта баба-шкаф могла приготовить подобную западню. Она его оскопит, размозжит, поглотит.
Теперь уже ясно было, что надеяться не на что. Чуда не произойдет. Конец. Ему и всему миру. Он не вовлечет ее в европейское содружество, не убедит в необходимости разоружения. Наоборот — теперь все будут наперегонки вооружаться: и одни, и другие, и третьи. Новые солдаты, новое оружие, новые войны. Уж она об этом позаботится. Отвергнутые женщины страшны, а кто из тех, кем он когда-либо пренебрег, обладал хотя бы частицей той власти, которая есть у этой омерзительной бабы! Она погубит, поставит под ружье весь мир. А из-за чего? Из-за его преждевременного разоружения. Он тоже погиб, пропал, пора прощаться с жизнью.
Джакомо не без труда, потому что диван словно бы тянул его обратно, приподнялся, и тогда лежавшая под ним женщина, уже не императрица, а раздосадованная его нерадивостью самка, хозяйским жестом сунула ему руку между ног. Он напряг все свое воображение, но не успел ничего придумать. А секунду спустя понял, что то была не ласка, а проверка.
Вой, страшный вой Паука вырвался из его глотки, когда пухлые пальцы внезапно превратились в клещи, в безжалостные щипцы, готовые давить, рвать, бросать ошметки плоти собакам. Кошмар! Куц, оскопляющий дрезденского горбуна. Паука с огромными, как шары, яйцами. Яркая вспышка боли парализовала Казанову. Он перестал что-либо ощущать и понимать. И, уже грохнувшись на пол, услышал полный звериной ярости вопль: «Вон! Вон!»