Французские радиостанции, пробиваясь сквозь помехи, шипящими и свистящими голосами наперебой сообщали: «Открылся Каннский фестиваль…», «Трудно сделать выбор…», «Четыре фильма претендуют…». Этими фильмами были «Три цвета: красный» поляка Кшиштофа Кеслевского, китайский «Жить», российский «Утомленные солнцем», снятый Михалковым, и «Криминальное чтиво» Квентина Тарантино. Стефани очень нравился предыдущий фильм Михалкова «Урга» («р», конечно, выговаривалось на французский манер). Теперь она болела за «Утомленных солнцем». Каждый день она следила за конкурсом, зачитывая мне из газеты: «По Круазетт ходят слухи: «Судьба «Золотой пальмы» уже решена, она достанется Микалькофф»». Я тоже болел за Михалкова. Не только потому, что он русский. Еще за то, что он — наше все: идеальный мужчина, преподаватель высокой нравственности, Учитель закона Божьего и человечьего, наш пастырь, и, наконец, наш единственный в России аристократ. Аристократом он себя назвал сам в одной телепередаче, когда его собеседник выпалил: «Никит, ведь ты же интеллигент?». «Нет! — возмутился режиссер. — Я аристократ!». А победил Тарантино. Публика неистовствовала на просмотре его «Криминального чтива», а французская Le Figaro сообщала: «В зал было невозможно прорваться, дружный рев сопровождал каждый ударный момент картины, а они следовали один за другим, создавая мощный драйв и выплескивая с экрана бешеную энергию». «C’est dommage»[158], — расстроилась Стефани.
— Все-таки к России во Франции многие относятся как к опасному медведю, — выдала на другой день Стефани.
— Кто?
— Мои родители, например.
— А почему твои родители нас боятся?
— Как объяснить? От России никогда не знаешь, чего ждать. Вот я недавно в газете прочла слова популярной русской песни.
Не знаю, кто ее поет, но слова такие: «Don’t fool around, America. Give us back Alaska, because Catherine the Great has made a mistake»[159].
— Это — группа «Любэ». И что?
— Они эту песню здесь, во Франции, пели. Причем одеты были по-военному.
— Это же шуточная песня.
— Вот мои родители таких шуток и не понимают. По крайней мере, сразу не понимают.
В Париже я, как это говорят, когда хотят, чтобы звучало красиво, «сформировал свой гардероб для офиса» — купил темно-синий костюм, три сорочки и два галстука. Все это влетело в копеечку, съев чуть ли не все мои сбережения. Самой трудной покупкой оказались ботинки. Неискушенный в бизнес-этикете, я схватил пару за 40 долларов, но Стефани вырвала ее у меня из рук и вернула на место.
— Обувь должна быть дорогая. Пойдем, — повела она меня в магазинчик, где продавались ботинки Paraboot. — Вот. Это то, что тебе надо.