Что это было за преступление? То, которым Господь поразил Онана.
Король был совершенно прав, говоря, что Жан Шатель сумасшедший.
Наказание было ужасным. Иезуиты были изгнаны из Франции как растлители молодежи, нарушители общественного спокойствия, враги короля и государства.
Отец Гиньяр, у которого нашли мятежные рукописи, был повешен. Его труп брошен в огонь, и пепел его развеян по ветру. Жан Шатель понес наказание цареубийц. К его руке привязали нож, которым он воспользовался, чтобы совершить преступление, и рука эта была отрублена. Потом он был привязан к четырем лошадям и разорван ими. Труп его бросили в костер, а пепел развеяли по ветру.
И, наконец, его дом перед Дворцом юстиции сравняли с землей, а на его месте возвели пирамиду, на четырех сторонах которой был выбит указ парламента и надписи на греческом и латыни.
Эта пирамида была разрушена по приказу внука Генриха IV Людовика XIV в 1705 году в ответ на просьбу иезуитов, вернувшихся во Францию. Старшина торговцев Франсуа Миран приказал на месте пирамиды воздвигнуть фонтан, переместившийся теперь на улицу Сен-Виктор.
Со всех сторон на короля посыпались поздравления, речи, приветствия, манускрипты в прозе и стихах.
Среди них был и тот, который заставил короля надолго задуматься. Написал его д'Обинье, оставшийся ярым кальвинистом, несмотря на вероотступничество короля. Вот он.
КОРОЛЮ
Когда отречется твой рот,
Мой Бог не оставит щедрот:
Без гнева его поразит.
Ложь сердце твое обовьет, —
Но взор его бездну пронзит, —
Неверное сердце убьет.
Эта угроза стала пророчеством, которое шестнадцать лет спустя Равальяк решится осуществить.
Закончим анекдотом. Он восхитительно завершает вхождение Генриха IV в Париж.
В первый же день он явился к своей тетке, мадам де Монпансье, яростной стороннице Лиги. Она была страшно удивлена, увидев своего великого врага, без свиты входящего к ней, почтительным племянником, отдающим праздничный визит.
— А, — спросила она его, после того как он уселся, — так что же вы собираетесь здесь делать?
— Честное слово, — сказал Генрих, — у вас были когда-то такие роскошные конфитюры, что у меня слюнки текут уже от того, что я спрашиваю, есть ли они у вас теперь?
— А, понимаю, племянничек. Вы хотите застать меня врасплох, думаете, из-за голода у меня их больше нет?
— Нет, ventre-saint-gris! — ответил король. — Просто я хочу есть.
— Манон, — сказала герцогиня, — прикажите подать абрикосовый конфитюр.
Манон принесла банку абрикосового конфитюра. Мадам де Монпансье открыла ее, взяла ложку и хотела попробовать. В эту эпоху вошло в привычку пробовать все, что предлагалось королю. Но Генрих ее остановил.