Состав стоял на выездных путях. Красноармейцы с трудом задраивали железными скобами широкие двери вагонов. Из них отчаянно вырывались руки, слышались стенания и плач. Лишь один вагон ждал припоздавшую партию пассажиров, хотя не был порожним – в отворенных настежь дверях сгрудились женщины и дети.
Полнотелый начальник со звездами над обшлагами гимнастерки недовольно сморщился:
– Чего так долго?
– Осталось еще семь минут, – невозмутимо возразил офицер.
– Ну так укладывайтесь в эти семь, – проворчал начальник и, неприязненным взглядом обведя группу новоприбывших, велел: – Мужчины, попрощайтесь с родными!
– Почему?! – взголосила Нийоле.
– По санитарным правилам они отправятся в другом поезде.
Пояснение не отвело паники. Женщины вцепились в мужей, закричали дети.
– Вы встретитесь в пунктах следования! – надрывался начальник.
Пестрые людские волны густели и напирали, кружили, как затянутый в инерцию бега пьяный хоровод, воздух дрожал от гомона, ругани, мольбы; платформу непроницаемой стеной обложили солдаты.
– До свидания, до свидания! – кричали провожающие. Не было слышно ни одного «прощай»…
Теряя терпение, красноармейцы силком начали оттеснять мужчин от железнодорожного полотна и забрасывать вещи в вагон. Конвойным удалось отпихнуть жену от Гринюса. Юозас ринулся к отцу.
– Иди к маме, сынок, – подавленно бормотал булочник, отталкивая от себя от паренька.
– Она мне не ма… не ма… не ма!.. – исступленно проорал Юозас, в припадке невыносимого отчаяния извиваясь в руках красноармейцев.
– До свидания, Юозас, береги Нийоле и маленького, прошу тебя, береги Нийоле… – сорванным голосом просипел Гринюс, опустив голову.
Мария с перепуганным малышом потерянно металась на пятачке замкнутого пространства, Хаиму конвоиры завернули назад локти.
И тут произошло нечто никем не предвиденное.
Из угла оцепления со страшным ревом вымахнул могучий человек в синей форме путейца. На искаженном злобой пятнисто-красном лице его горели безумные глаза. В головокружительном броске очутившись рядом с Марией, железнодорожник отшвырнул мальчика в сторону. Ребенок взвился легко, как мяч.
…А дальше бешеные секунды слились в хаос движений и звуков, засверкали быстрее молний, время спуталось, перестало существовать. Ахнувшую толпу поддало, выбило вперед, – приземистая пожилая женщина со скоростью и воем торпеды вынеслась сквозь плотное живое заграждение, и мальчик упал в ее подставленные колыбелью руки.
Путеец схватил Марию за плечи… и взорванная в Хаиме ярость освободилась от стражей. Свирепая жажда убийства, запустив тело с силой пращи, поглотила оглохший мир. Кулак со слепой точностью прицельного разбега саданул в каменную твердь рябой скулы; в кровавом тумане, застлавшем глаза, мелькнули дробины зрачков и провал черного чужого вопля…