Углядев дерево, она поволокла к находке подобранную по пути корягу. Обрубила топором с дерева ветки сверху, стало жарко, и шапку сняла. Голова страшно чесалась, а поцарапать нечем, не растут ногти. Вместо них в лунках щербатые пластинки толщиной с бумагу. Странно, что все события и явления на мысе цепляются одно за другое, даже рост и крепость ногтей зависят от навигации. От еды.
Вчера маленький Алоис сказал очень длинную фразу:
– Вот я выласту больсой, буду лаботать, полуцу копеецки и поеду в Тикси, там куплю много-много хлеба, пилозков, тусонки, налима и ляпуски, насыплю в цай много-много сахала, и все это съем и выпью!
Юозас тоже грезит с промысловых денег съездить в Тикси и купить на зиму унты, как у Тугарина. Они легкие, теплые, любой мороз в них нипочем. А Хаим хочет на будущий год разжиться в портовом поселке хорошими ездовыми собаками. Мечтает упряжку завести, возить на ней дрова, чтобы Мария с топляком не мучилась…
Смешные мужчины! Чем кормить этих собак?
Тикси для переселенцев не просто столица ледяного края. Предел мечтаний, земля обетованная. Вполне, причем, реальная земля. Всего около девяноста километров отделяет от нее мыс Тугарина, по меркам здешних тысячекилометровых расстояний – пшик, а разница между благосостоянием там и тут астрономическая. Даже детям на мысе известно, что в Тикси ежедневно дают восемьсот граммов хлеба на человека, в месяц – по килограмму сливочного масла, сахара, сухого молока, по два килограмма крупы, пять банок говяжьей тушенки, плитку чая, табачные изделия… Деньги тиксинцы не зарабатывают – гребут, и все перечисленное могут еще и купить у спекулянтов запросто! В магазине по талонам ткани прекрасного качества и готовая одежда, кожаные ботинки, сапоги, красивые женские туфли – американцы присылают по ленд-лизу. Но в Тикси поселенцу не попасть, кто его здесь отпустит? Казалось бы, некуда бежать с мыса, а все равно в непромысловое время приезжает проверяющий комендант со списком, скрепляет его подписями.
Тикси – рядом и въяве, родина – далеко, в снах и глубокой тоске сердца. Нечасто вспоминали вслух Литву. Дашь ностальгии волю – сожрет не хуже голода, заставит кричать и метаться, как нервную Гедре…
В груди шевельнулся и зажегся горючий огонь. Мария прикусила запястье. Задавить внешний крик как-то можно, а что делать с внутренней, немолкнущей, стонущей болью? Она не разрешала себе открывать захлопнутую дверь, за которой погибала под взрывами бомб Литва… Но из двери сквозило. Сердце временами так кричало, лопнуть было готово. Мария могла успокоиться, только зарывшись лицом, безмолвным криком в грудь Хаима, и крик разбивался о кулак его сердца. В нем, в сердце мужа, Мария знала, живет огромная нежность к ней – нежность, которая, наверное, и есть любовь. Мария слушала тихий стук живой нежности и засыпала. А теперь, несмотря на то что сильно утомлялась, плохо спала.