Передо мной вопиющий пример безынерционности коллектива. Благо, методы борьбы с этим явлением уже известны.
— А вы знаете, ребята, что наш общий друг Миша Болотов уже соавтор изобретения? По-моему, он уже год в СНО занимается и результаты налицо, — я задаю новое направление разговору и, судя по реакции поэтов, стою на верном пути. Хотя взрыв и эстетический, но он все же должен быть направленным.
— Причем здесь это? — неуверенно говорит Петя. Однако он соображает быстро, и я начинаю замечать признаки его нейтрализации. Опасность начинает медленно отступать.
— Да так, к слову пришлось. Они с шефом разработали новый генератор частоты большой стабильности. Изящная схема получилась, пальчики оближешь.
— Какой уход частоты? — спрашивает Блинов.
— Все вопросы к Михаилу, — говорю я. — Между прочим, я подключаюсь тоже к работе, и нужен еще один человек.
Разговоры закрутились вокруг науки, но в противоположном углу уже задергали струну, и через минуту мне вручили гитару. Как раз этого я и не собирался делать, но, оценивая по заслугам чей-то красивый психологический ход, я начинаю играть. Песни клубов туристской песни мы считаем своими, наш репертуар — наша гордость, и я с удовольствием блистаю, как могу. Я далеко не Окуджава и не Визбор, поэтому моя Татьяна вначале занимается прочувствованием нормальности и естественности ситуации, затем, успокоившись, отдается песням. К своему удовольствию замечаю, что она за меня волнуется. Надо же!
Через несколько минут гитару у меня попросили, и она пошла по рукам. Каждый из ребят старался так, будто его ждал аккордный наряд, и концерт получился на славу. Песни каждый выбирал самые лучшие, а если петь все подряд, нужно будет много часов, чтобы выложить весь репертуар.
— Как тебе фирма поэтического каприза, понравилась? — спрашиваю я Таню, когда мы выходим.
— Отлично, — говорит она, не задумываясь, и берет меня под руку. — А почему ты так выразился?
— Подсмеиваюсь над собой.
— Ты хорошо играешь.
— А ты хорошо слушаешь. За такого слушателя, как ты, дают трех таких музыкантов, как я.
Она смеется.
— Ты прямо тонешь в скромности. Между прочим, в тебе можно здорово ошибиться. Если не видеть тебя так близко каждый день, как вижу я, можно подумать, что ты действительно несерьезный человек. Ты как-то хитро раздвоился.
Я смотрю на нее, но она, сказав, уже удалилась от этой мысли, и я вижу, что она уже думает о другом.
«Да, — продолжаю я разговор с ней про себя. — Ты очень точно и жестоко подметила. До студенчества я был другим, пожалуй, слишком серьезным и тяжелым. Так было надо. Это сейчас я стал полегче. Я знаю, каким я должен быть, но не обязательно же при этом быть плоским. Мне хочется быть интересным, неужели же это трудно понять тебе, живущей рядом. А для того, чтобы быть интересным, мало уметь сказать хорошо. Для этого нужна культура мышления и довольно глубокое видение жизни. У меня не все получается, потому что это, оказывается, очень трудная штука. Вот этот, студенческий образ мышления — он же уйдет вместе с нашей юностью. Нельзя лишать юность говорить счастливым, порой глуповатым или чрезмерно острым, но обязательно красивым языком. Это все равно, что лишить детство беспечности. Мы хорошо жили в общежитии, но я сделал шаг, чтобы уйти от некоторой беззаботности, декоративности принципов и начать готовить из себя профессионала. Поэтому я и ушел на квартиру. Это очень смелый шаг, так как я потерял много полезного и интересного. А клуб — он должен быть, обязательно. Дай бог тому же Болотову не устать и к тридцати или сорока годам, скажем, защитившись, не начать наверстывать то, что он упускает вот сейчас. Это будет страшно, потому что всему свое время. И ты тоже появилась кстати. Я понял, что стою на верном пути. Ты сделала так, что моя жизнь распалась, как солнечный луч на цвета радуги. Я стал лучше видеть все оттенки, и в этом смысле мне просто повезло. Естественно, я тебе об этом всем не скажу. Ты еще много чего не успела понять, и разговаривать нам рано еще о многом…»