Когда над крышами портовых складов поднялось солнце и лучи его осветили в масляных разводах воду Прегеля, капитан Волков стоял уже у стены бывшего кафедрального собора, подле которой похоронили в начале прошлого века Иммануила Канта. На могильной плите лежали едва увядшие гвоздики, три белых и четыре красных, а за одной из колонн, поддерживающих каменный свод над могилкой, застенчиво выдвинул стеклянный свой бок стакан, на треть наполненный желтым вином, янтарно отражающим солнце.
Капитан усмехнулся.
Он подумал о парадоксальном смешении этических понятий, когда стакан с вином напомнил о существующей в этом городе привычке у подгулявших рыбаков. Поздней ночью, в два, три или четыре часа, отправляться к месту покоя великого аскета, не знавшего вкуса табака и спиртного, и пить здесь за вечную его память, оставляя цветы и малую толику вина для языческого причащенья.
«Кант и капли за всю жизнь не принял, а его потчуют теперь каждую ночь, — подумал капитан. — Сын седельного мастера, воспитанный матерью в религиозно-пиетическом духе, человек, совершивший переворот в области этики и возбудивший умы людей в других разделах философии, Кант, наверно, рад ночным возлияниям у его могилы. Нет, ни самому факту выпивки, этого философ не признавал. Кант попросту рад тому, что рыбаки приходят к нему в гости. Он подчинил жизнь одной идее, когда понял философское призвание как высшую обязанность. И будучи склонным тем не менее к душевному общению с людьми, убедил себя в том, что семейная жизнь отвлекает от глубокого умственного труда. Потому и не женился, остался на всю жизнь одиноким. При всей страстной любви к изучению других стран и народов, научной приобщенности к географии Кант никогда не выезжал из Кенигсберга, дабы не прерывать ни на день философских бдений. Но мыслитель позволял себе удовольствие изысканной трапезы в узком кругу друзей. Свободный от скупости и корыстолюбия, философ большую половину жизни прожил на грошовое жалованье и всегда мучился от невозможности проявить гостеприимство в полной мере. И теперь он принимает на пороге последней обители бесшабашных рыбаков, людей широкой натуры, способных отдать последнюю рубашку ближнему. Они больше чем кто-либо исповедуют его категорический императив. Да, ты был прав, учитель… Поступай в жизни так, как хотел бы, чтобы по отношению к тебе поступали другие. И действуй лишь по тому правилу, следуя которому ты можешь вместе с тем, безо всякого притом внутреннего противоречия, хотеть, чтобы оно стало всеобщим законом. И всегда помни о том, чтобы в поступках твоих остальные люди, как в твоем лице, так и в лице всякого другого, употреблялись тобою как цель и никогда только как средство».