Возможно, Роланда постигла та же участь. Его брат был очень умен и отнюдь не ленив, но с ранней юности привык впадать в интеллектуальную сонливость, разогнать которую могла далеко не каждая книга.
Уоллингфорд слышал тихие шаги Абигайль у себя за спиной.
— Подождите, ваша светлость! — позвала она. — На два слова!
Уоллингфорд не мог оставить эту просьбу без внимания, некоторые правила этикета даже ему не под силу нарушить. Он остановился и повернулся.
— Да, мисс Харвуд?
В коридоре было еще темнее, чем в холле, без залитых лунным светом окон, и лишь еле заметное сияние, проникавшее издалека, разгоняло мрак. Абигайль слегка запыхалась от быстрой ходьбы, и разгоряченное воображение Уоллингфорда заработало с удвоенной силой, когда он увидел ее аппетитно вздымающуюся грудь, тепло которой, казалось, до сих пор согревало его руку.
— Вы так и не ответили на мой вопрос, ваша светлость. Почему вы изменили условия пари? Хотите, чтобы мы уехали?
— Вы и ваши друзья, мисс Харвуд, представляете для нас весьма нежелательное соседство, — ответил герцог, — оно полностью противоречит цели нашего временного пребывания в Италии. — Слова «временное пребывание» прозвучали столь напыщенно, что герцог даже передернул плечами. — А еще меня терзают подозрения, что вы собираетесь выжить нашу компанию из замка нечестным способом.
— Я совсем не хочу, чтобы вы уезжали, и уже говорила вам об этом.
На лице герцога отразилось сомнение.
— Может, вы и не хотите, мисс Харвуд, но этого точно хочет ваша сестра. А леди Морли гораздо более упряма в достижении своей цели, нежели вы, не так ли?
Повисла пауза, и вдруг совершенно неожиданно Абигайль подошла ближе, взяла герцога за локоть и тихо заговорила:
— Пожалуйста, ваша светлость. Во всем этом нет необходимости. Неужели мы не можем просто попытаться поладить друг с другом? Неужели так обязательно спорить и конфликтовать?
Ее голос звучал так нежно, так сладко, а рука ласково поглаживала локоть. Уоллингфорд не мог устоять перед этой леди, когда она смотрела на него так нежно и умоляюще, перед ее фигуркой эльфа, изящными изгибами тела и щедро даримым им теплом, вдыхающим жизнь в наглухо закрытые уголки его души. Хотелось сказать, что он будет чувствовать себя ужасно несчастным, если она уедет. Настолько несчастным, что зачахнет и умрет.
Вместо этого Уоллингфорд шагнул к Абигайль, а его пальцы коснулись ее подбородка. Ее кожа казалась теплым бархатом.
«Мой дорогой мальчик, — вновь вспомнились слова сурового герцога Олимпия, — разве вся твоя сознательная жизнь показала, что ты способен на что-то еще?»