Так было всю начальную школу. А дальше… дальше я стал старше и смог анализировать. Я начал думать — и думал сутками напролет. Я думал, почему так вышло, что я не воспринимаю окружающих, а они меня? Получалось, что во всем виновата мать, ее болезнь, ее несчастливая судьба. Я хотел злиться на нее и не мог. На нее невозможно было злиться, она была — как младенец и она… боялась меня. Боялась всего: незнакомых людей, боли, страшной музыки в телевизоре. К ней я испытывал только одно — жалость. И тогда я, наконец, понял, кто виноват: виноват был он. Он! Он бросил нас не из-за того, что не мог бросить кого-то другого, кто был так же дорог ему. Нет, он сделал это для того, чтобы не пострадала его карьера. Из-за него мать сошла с ума, а он продолжал радоваться жизни, писал свои труды, преподавал, кадрил молоденьких аспиранток — и не испытывал никаких мук совести. Никаких. Вот тут я и осознал, чего хочу больше всего. Не быть таким, как он. Быть непохожим на него, а быть другим — на все сто процентов. Думаешь, это было легко — стать другим? У нас в доме есть его фотография, где ему двадцать — он там одно лицо со мной. Точь-в-точь. Смешно, правда? Он ведь сейчас весь из себя такой, в белом шоколаде. И математика его долбаная всю жизнь меня преследовала. Я контрольные в школе решал в уме за пятнадцать минут, а учительнице сдавал чистые листки. Она ставила мне пары, и я был счастлив. Потому что ему всегда ставили только «отлично».
— Что же, он никак не относился к тому, что ты так учишься? — тихо спросила Женя.
Женька язвительно ухмыльнулся.
— А как же! Он переживал. Разговаривал со мной, стыдил, убеждал. Бегал к преподавателям, просил их быть снисходительнее. Из-за него меня так ни разу и не оставили на второй год, а я об этом мечтал. Он тоже боялся меня, как мать. Особенно лет с тринадцати, когда я, наконец, стал разговаривать. И сказал ему… все сказал, что я о нем думаю. Его тогда чуть кондратий не хватил. А мне было по фиг — пусть бы он сдох, как собака.
— Женька!
— Что Женька?! Ты считаешь, я не прав?
— Я… я считаю, что так нельзя. Это не по-человечески.
— А получать сковородкой по голове — это по-человечески? А сидеть за шкафом в соседстве с дохлыми тараканами? А когда тебя обещают выкинуть из окна?!
— Все, все, замолчи! — Женя в ужасе закрыла лицо ладонями. — Не надо, я понимаю. Я тебя понимаю, но… он же… он не знал об этом.
— Он? Прекрасно знал! Ему было плевать, пока гром не грянул. Только тогда он соизволил пошевелить пальчиком.
— Не может быть. Ты чего-то не понял тогда, в детстве.