— Вино — плохое лѣкарство отъ этой болѣзни, — замѣтила Катерина Андреевна.
— Плохое, плохое, это вѣрно, но что же ему дѣлать остается? Пулю ежели въ лобъ, такъ жаль лба-то...
— А вашъ другъ говорилъ о своей любви дамѣ сердца своего?
Черемисовъ отвѣчалъ не вдругъ: онъ не зналъ, говорилъ-ли что нибудь Скосыревъ про свою любовь Катеринѣ Андреевнѣ.
— Нѣтъ-съ, не говорилъ-съ, — отвѣчалъ онъ наугадъ и прошелся по комнатѣ, гремя шпорами.
— Онъ мнѣ поручилъ поговорить съ нею объ этомъ.
— Вамъ?
— Да.
— Ну, и что же, говорили вы?
Молодая женщина поняла, что гусаръ робѣетъ и начала играть съ нимъ: ей захотѣлось помучить его, поставить въ затруднительное положеніе. Женщины мастерицы на это, когда мужчина конфузится и робѣетъ.
— Еще нѣтъ,— отвѣчалъ Черемисовъ, продолжая ходить.
— Почему?
— Да такъ-съ... Впрочемъ, я скажу!...
Онъ рѣшительно сѣлъ на кресло неподалеку отъ хозяйки, рванулъ правый усъ сперва внизъ, потомъ закрутилъ его къ самому глазу и проговорилъ.
— Онъ любитъ васъ, Катерина Андреевна, въ васъ онъ влюбленъ.
Молодая женщина съ достоинствомъ выпрямилась и гордо посмотрѣла на гостя.
— Сударь, вы обижаете меня, — проговорила она.— Вы нарушаете право гостепріимства, сударь, говоря такія слова женѣ хозяина дома, въ которомъ вы гость.
Темнокрасное, какъ вылитое изъ бронзы лицо гусара сдѣлалось какого-то кирпичнаго цвѣта. Онъ еще сильнѣе рванулъ себя за усы и щелкнулъ шпорами.
— Да, да, это вѣрно, вѣрно... Извините меня, сударыня!... Ахъ, чортъ меня возьми, какой я плохой дипломатъ! Еслибъ онъ послалъ меня врубиться въ каре непріятельской пѣхоты, аттаковать самого сатану въ его берлогѣ, — я не задумался бы и маршъ, маршъ съ саблей на голо, а тутъ... Простите, я глупъ, я съ ума сошелъ!... Впрочемъ, я готовъ дать удовлетвореніе, готовъ...
— Мнѣ? — съ худо скрываемою улыбкой спросила Катерина Андреевна, забавляясь смущеніемъ удалого гусара.
— Кому угодно-съ, кому вы прикажете.
Черемисовъ всталъ и положительно не зналъ, что дѣлать. „Напиться бы теперь въ лоскъ, до положенія ризъ!“ — съ тоскою подумалъ онъ и стоялъ, какъ школьникъ передъ учителемъ.
Дверь изъ сосѣдней комнаты пріотворилась, и высунулась голова Скворчика, преобразившагося до полной неузнаваемости. Его борода, краса кучерскихъ бородъ, пала по непреклонной барской волѣ подъ бритвой цирульника и на красномъ широкоскуломъ лицѣ торчали лишь громадные щетинистые усы; курчавые волосы были острижены подъ гребенку; на богатырскія плечи съ трудомъ была натянута гусарская венгерка. Онъ былъ похожъ на избалованнаго, давно отвыкшаго отъ военной школы и выправки денщика, знающаго болѣе теплую постель, повозку, барскіе сапоги и походную кухню, чѣмъ строеваго коня и саблю.