Но дьяка слушать не стали. Борзо прошли мимо. Дьяк расстроенно поплелся следом, бормоча что-то себе под нос. Микола с любопытством разглядывал, как он бредет по пыльной дороге, путаясь в рясе. Высокий, складный, но какой-то невзрачный, с жидкой бороденкой и крошечными глазками, как у хорька.
«Разве любо такой красавице, как Дарина, с ним жить?» — подумал Микола и покачал головой. Дела сердечные разные бывают.
Очень скоро толпа остановилась, сгрудившись вокруг Маричкиной могилы. Микола вышел вперед. Хоть и страшно ему было немного — а вдруг там и вправду адское пламя? Спалит его головушку, а люди и не помянут добрым словом. Скажут, сам к черту полез да изжарился.
Однако назад дороги не было. Казак сказал — казак подох, но слово сдержал.
Взял лопату в руки, стал копать. Любопытные селяне подкрались поближе, сгрудились над самой могилой, застилая солнце. Микола швырнул землицы в чью-то наглую рожу. Возмутились, отскочили, потом вернулись опять.
Наконец, лопата ударилась о деревянную крышку. Ветхую — видно, из худого дерева. Микола с легкостью проломил труну лопатой, пошарудел и вытащил на свет что-то белое. Кость. Вроде бы человеческая. Микола поддел еще и увидел пустые глазницы черепа, глядевшие на него будто бы с укоризной.
«Ну чего ты меня тревожишь, казак» — так и носилось в воздухе. Клоки грязных черных волос, будто змеи, обвили лопату. Мерещилась всякая ересь. Микола сглотнул и перекрестился.
— Вот ироды, — раздался прямо над ухом писклявый голос дьяка, — Докопались. Бедолашную дивчину никак не можете оставить в покое. То-то она и бродит ночами, что спокойно полежать ей не дадут. Теперь кости выкопали, труну сломали. Ироды! Чего вы хотели, ну, чего?
Микола выскочил из могилы, всучил лопату в руку первому попавшемуся парубку, велел зарыть. Схватил Голову под руку и потащил за собой. Селяне растерянно разводили руками: и с ними интересно, и остаться, поглядеть, как покойницу зарывают, хочется. Вдруг она снова оживет? Подумали, повздыхали — кто остался, кто побрел домой.
Микола с братом широкими шагами неслись к Ивановой хате. Оба молчали. Голова — потому что не знал, что сказать. Микола — потому что злой был не хуже черта.
— И кого вы там похоронили? — спросил он у брата уже во дворе.
— Знамо, Маричку. Ты ж бачил косы? Маричкины.
— Звыняй, косы не узнал. Кости тоже. А мамка? Мамка Маричкина где?
— Там рядом похоронена. Да и другая она была. Маленькая, круглая, русоволосая. Маричка в батька пошла. И лицом, и ростом — лисогубовская порода.
— А Татьяна?
— Ой, спросил! Она еще маленькой утопилась. Годочков тринадцать было.