- Сначала, - говорит Тирет, - я думал о том, о сем, размышлял, высчитывал; теперь я больше ни о чем не думаю.
- Я тоже.
- Я тоже.
- А я никогда и не пробовал.
- Да ты не такой дурень, как кажешься! - говорит Мениль Андре пронзительным насмешливым голосом.
Собеседник втайне польщен; он поясняет свою мысль:
- Первым делом - ты не можешь ничего знать.
- Надо знать только одно: у нас, на нашей земле, засели боши, и надо выкинуть их вон, и как можно скорей, - говорит капрал Бертран.
- Да, да, пусть убираются к чертовой матери! Спору нет! Чего там! Не стоит ломать себе башку и думать о другом. Только это уж слишком долго тянется.
- Эх, чтоб их черти драли! - восклицает Фуйяд. - Действительно, долго.
- А я, - говорит Барк, - я больше не ворчу. Сначала я ворчал на всех; на тыловиков, на штатских, на местных жителей, на "окопавшихся". Да, я ворчал, но это было в начале войны, я был молод. Теперь я рассуждаю здраво.
- Здраво рассуждать - это терпеть; как есть, так и ладно!
- Еще бы! Иначе спятишь. Мы и так обалдели. Верно я говорю, Фирмен?
Вольпат в знак согласия убежденно кивает головой; он сплевывает и внимательно разглядывает свой плевок.
- Ясное дело! - говорит Барк.
- Тут не стоит доискиваться. Надо жить изо дня в день, если можно, даже из часа в час.
- Правильно, образина! Надо делать, что прикажут, пока не разрешат убираться по домам.
- Н-да, - позевывая, говорит Мениль Жозеф.
Загорелые, обветренные, запыленные лица выражают одобрение; все молчат. Это явно чувство людей, которые полтора года назад явились со всех концов страны и собрались на границе. Это отказ понимать происходящее и отказ быть самим собой; это надежда не умереть и борьба за то, чтобы прожить как можно лучше.
- Приходится делать, что велят, да, но надо выкручиваться, - говорит Барк и, медленно прохаживаясь взад и вперед, месит грязь.
* * *
- Конечно, надо, - подтверждает Тюлак. - А если ты не выкрутишься сам, за тебя этого не сделает никто. Будь благонадежен!
- Еще не родился такой человек, который бы позаботился о другом.
- На войне каждый за себя!
- Ну конечно!
Молчание. И вот среди всех лишений эти люди вызывают сладостные образы прошлого.
- А как в Суассоне одно время хорошо жилось! - говорит Барк.
- Эх, черт!
В глазах появляется отсвет потерянного рая; он озаряет лица, посиневшие от холода.
- Не житье, а масленица! - мечтательно вздыхает Тирлуар; он перестает чесаться и смотрит вдаль, поверх насыпи.
- Эх, накажи меня бог, весь город почти пустовал и, в общем, был в нашем распоряжении! Дома, постели!..