— Мы с тобой тоже негры, Рудик, — заметила она в лифте. — Ты негр Третьякова, я негритянка Соболевой.
Вера потерлась щекой о щеку Рудольфа.
— Ты колючий, — поежилась она. — Ты меня поцарапаешь. Зря мы не поехали в испанский ресторан.
— Я не брился из суеверия, — пояснил он.
— Ты никогда не был суеверен.
— С тобой чему только не научишься. Ты ведь земляная, одна из принцесс подземного царства.
— Да с чего ты взял? — вяло удивилась девушка. — Не стоит придавать мне лишние черты. Эдак ты представишь меня деревом, которое запросто передвигается по городам и странам. И тысячи корней вросли в мои руки, ноги, сердце и печень. Страх-то какой! Ужастиков насмотрелся?
— Это точно, — согласился Даутов. — Я даже сам придумал один сюжет. Про то, что ты мне изменяешь с дюжиной негров, подобных тому, который нас привез.
— Так продай кому-нибудь. Я думала и прежде, что ты подлинный мастер таких вот историй.
Он ничего не ответил.
Вера обрадовалась, что в квартире звучала музыка. Это был тот же ее Гендель, «Музыка на воде». Для Строгино это естественно, решила она. А может, Рудольф как-нибудь подслушивает?
Вере стало неприятно от этих мыслей. Подслушивает — подсматривает. А вдруг у него здесь скрытая видеокамера? И акт прелюбодеяния (она вдруг подумала, что это называется именно так, а не иначе) в деталях будет заснят на пленку. Для чего? Для какого-нибудь ужасного сюжета.
После этих фантастических предположений следовало немедленно испариться из этой квартиры. Даже если ничего этого нет и в помине.
«Не везде же у них видеокамеры, — подумала она. — В столовой, должно быть, они не предусмотрены. Или на кухне. Стол у него накрыт, говорит? Будем любиться под столом. Но это вообще жуть. Мои бледные ноги, торчащие из-под стола? Нет, только не это».
Мысль о том, что кто-то подглядывает за ней, не оставляла Веру. Это стало внезапной и окончательной реальностью. Она и жалела Рудика, и с той же самой силой — не хотела. На его месте должен быть другой. И все дела. И, похоже, что этот другой насмешливо глядит сейчас ниоткуда на нее. Во второй раз захотелось немедленно раствориться в волшебных московских просторах. Свет, что ли, клином сошелся на этом «бобровнике» в Строгино?
Сейчас, после этого пресловутого ужина, она будет что, называется, любить своего приятеля. С чего же это ему подобает такая честь? К тому же этот дон Карлос уверен, что он у меня не первый мужчина. Это раз. И не единственный — это два. У него психология такая, основанная на том, что сейчас по-другому быть не может. Надо сказать, что ситуация двусмысленная, скользкая и мерзкая. Однако, если она ему сегодня не отдастся, неизбежен разрыв, открытая вражда и непредсказуемые последствия…