Она уже занесла руку, чтобы постучать, как вдруг замерла, так и не коснувшись холодного стекла. По центру гостиной, между парой громоздких кожаных кресел и большим плоским экраном, на котором застыло на ярко-синем поле программное меню, висело тело прораба Збигнева, схожее с боксерской грушей. Потолки в доме оказались невысокие, а прораб был крупным мужчиной, и потому удавка казалась совсем коротенькой. Збигнев висел к Маше спиной, но она могла видеть темный от прилившей крови загривок под белобрысым ежиком волос. Маша сглотнула и почувствовала, как ногти впились в ладони.
– Спокойно. Надо позвонить в полицию, – прошептала она голосом, в котором должен был звучать сухой профессионализм, а звучал лишь ничем не прикрытый ужас. Она начала отступать задом и чуть не упала, наткнувшись на близкий соседний забор. – Соседи, – сказала себе она.
И побежала, поскальзываясь на влажной траве, к соседской двери.
* * *
Тремя часами позже Маша вышла из полицейского участка. Она так устала, что уже не чувствовала голода. Голова была тяжелой, ноги подкашивались. Не осталось сил даже дойти до железнодорожной станции. Маша растерянно огляделась по сторонам: такси поблизости не наблюдалось. Кофе с сахаром. Или кока-кола. Вот что ей нужно выпить, чтобы хоть чуть-чуть очухаться и донести себя до вокзала, а потом и до отеля в Брюсселе. Смутно помнились круглые доброжелательные лица соседей, которые открыли ей дверь, и как, по мере того как она пыталась с ними объясниться, истаяли улыбки и их сменило беспокойство, а потом и страх. Полиция приехала мгновенно. Машу отвезли в отделение, где она честно все рассказала – с самого начала. Неудивительно, что маленький щуплый полицейский, фиксируя ее показания, выглядел абсолютно растерянным: история и самой Маше казалась абсурдом. Будто босховское полотно с множеством разнообразных странных персонажей. И никакой логики. Никакого ясного следа. Маша с тоской смотрела на горящие окна редких кафе – люди заканчивали ужинать, смеялись, разговаривали. И ей чудилось, что она находится за много более толстым стеклом, как будто смотрит на них из Зазеркалья, из другой эпохи. Она не могла себя заставить переступить порог какого-либо заведения и поесть. От одной мысли об этом перед глазами вставал чуть покачивающийся, словно на каком-то фантомном ветру, висельник. Висельник, с которым они только сегодня пили кофе совсем недалеко отсюда. Нет, пожалуй, кофе пить она тоже не будет…
Маша еще раз огляделась: на остановке автобуса стоял автомат, продающий напитки, чипсы и шоколадки. Она вынула из кошелька мелочь и по одной забросила монетки в агрегат, уговорив себя на колу и какое-то печенье в шоколаде. Банка с грохотом выкатилась вниз, а печенье застряло. Плюнув на печенье, она открыла колу и, сделав несколько животворящих глотков – сплошные калории для придания сил, уточнила под уличным фонарем по карте, как ей двигаться к вокзалу. Свернула на узенькую улочку, потихоньку пошла вперед. «Забавно, – говорила она себе, – как в маленьких городках вечером становится пусто на улицах. Никакого тебе московского мельтешения, гудков машин, громких разговоров, обрывков музыки. Тишина, пение городских птиц. Где-то совсем недалеко – плеск воды в канале, – Маша остановилась, глотнула еще из банки и посмотрела на часы в мобильнике, – а ведь еще даже нет одиннадцати».