— Хорошо, — пролепетал Комлев и, споткнувшись о ковер, попятился на слабых, безвольных ногах.
Спустился на первый этаж и, не заходя к себе, пошел на улицу. В голове стучало, вокруг сердца ныло. В вытрезвиловку! Пять лет инструкторской работы, и — на тебе! В «трезвяк»! Земля из под ног ушла. Ведь не было в его роду ни пьяниц, ни дебоширов, и учится он на юрфаке, чтобы легко продвигаться по любой из самых уважаемых служебных лестниц, все статьи к тому, чтобы потом со стороны завидовали ему и кланялись: Здравствуйте, Афанасий Герасимович! И вот тебе…
Ослушаться нельзя. И не в такие тартарары загудишь. Другого мало-мальски приличного все равно не предложат. А если и сам найдешь подходящую должностенку, такие рогатульки выставят: «Куда прешь, сосунок!» Конечно, первый назвал эту перспективу престижной. Но сам-то он в мягком кресле сидит. Того и гляди вверх потянут. А ты катай свои шары по вытрезвителю, как жук навозный. Его даже передернуло от мысли, что отныне жить придется среди наипоследних алкашей.
Утром Комлеву (глаза у него были воспаленные: спал плохо, тревожно) совсем не хотелось заходить к первому. А что поделаешь? Надо решать. Решать? Да за него все уже определено. Это и называется выдвижение под зад коленом. И попробуй, откажись. Не обращая никакого внимания на секретаршу за телефонным ее пьедесталом, он втиснулся в кабинет:
— Здравствуйте!
Какой-то второй голос добавил: «Вот попался бы ты мне в подпитии. Лучшую койку бы вытрезвителя организовал. Проходите, товарищ секретарь! Устраивайтесь!»
Свинцовые глаза первого прошили вошедшего:
— А, это ты! Ну, как?
— Постараюсь доверие оправдать.
— Вот это мужской разговор! — протянул короткопалую руку. — И запомни: нам сейчас амуры не время разводить, мы светлое будущее строим!
«Так и есть, — утвердился в своем мнении Комлев и выдернул руку. — Это мне за Людмилу Ивановну».
Весь день с больной головой метался по району, пока привычно не поселилось в нем то оцепенение послушности, к которому приучали его все прошлые годы. Случайные встречи и малозначительные разговоры, просто балдеж среди людской толпы напрочь размыли его комплексы, и он смирился.
Все эти воспоминания постепенно стали растворяться, тускнуть, куда-то уходить, приобретая жесткие контуры новой, сегодняшней жизни, полной иных забот, иной боли.
Комлев ехал в трамвае и злился на себя за то, что в вытрезвителе пошел на поводу у подчиненных, когда надо было бы раскрутить все на полную катушку, кого-то и наказать. Но, видимо, давали о себе знать природная мягкость характера и сама прошлая жизнь.