Я нацарапал текст на обороте конверта: «Пожалуйста добудь все подробности Вейле библиотекаре Торби с тридцать шестого тчк Могут оказаться жизненно важными тчк Результатах позвони рано пятницу». Особого восторга этот текст у меня не вызывал — уж лучше поговорить с Биллом. Оставалось только надеяться, что он прочитает между строк и поймет, что это исключительно важно. Я протянул телеграмму Марион.
— Надеюсь, вы сможете разобрать мой почерк, — сказал я.
Она пробежала текст глазами, и я увидел, как у нее слегка поднялись брови. Но это был единственный знак, которым она дала понять, что текст необычен: вопросов она никаких не задавала, а объяснять сиnуацию я был не расположен. Теперь, когда пришло время поверить себя бумаге, я почувствовал слишком большую неуверенность и не мог пуститься в рассуждения о своих подозрениях. Она сунула конверт в карман.
— Отправлю сразу же после ленча, — пообещала она.
— Вспомнил, — сказал я. — Мне, пожалуй, тоже надо поесть. В час опять на пост.
— Тогда у вас мало времени — уже без двадцати.
Я встал.
— Посидим сегодня вечером за пивом?
— С удовольствием. Только в восемь мне на смену.
— Отлично. Я сменяюсь в семь. Буду ждать вас здесь сразу же после семи. Если, конечно, Гитлер позволит.
— Надеюсь, что позволит. — Марион улыбнулась.
Она вдруг придала мне уверенности, эта улыбка. Мне захотелось остаться и обсудить все с Марион, но надо было идти на ленч, и я оставил девушку за столом — она потягивала пиво.
День тянулся медленно. Воздушных тревог не было, и времени для размышлений хватало с избытком. Сменившись в три, мы попытались подремать. Эта пополуденная сиеста стала теперь у нас ежедневным ритуалом. Без нее, я уверен, мы были бы не в состоянии двигаться. Было сразу видно, кто горожанин, а кто привык работать на открытом воздухе. Мики с Фуллером завалились на свои койки в бараке, сняв лишь куртки и накрывшись покрывалами. Остальные разделись и легли на солнце.
Хотя мыслей у меня хватало, уснул я легко. Разбудили нас без четверти пять. После этого короткого сна я, как обычно, чувствовал себя хуже. Вероятно, благоразумней было бы отдыхать под крышей, но уж слишком привлекало меня солнце. Чувство праздности казалось беспредельным. При одной мысли о жарких, пыльных улицах Лондона Торби на какое-то время превращался в лагерь отдыха.
На чай я не пошел — к чему утруждать себя? — хотя это была последняя приличная трапеза дня. На солнце я весь как-то размяк, и сама мысль о том, что надо натягивать обмундирование и тащиться на плац, была мне отвратительна. Некоторые из нас готовили чай прямо на позиции, что было гораздо лучше в любом смысле, так как столовский чай к употреблению совершенно не годился. А уже вечером мы получали еду в ВТС.