— Все сказали? — спросил он.
— Нет, еще не все. Но остальное я буду говорить уже не вам!
— На здоровье!
Фельдфебель поднялся, чуть не отшвырнув стул, и вышел, оставив меня в совершенно идиотском положении.
И тут же, моментально! — недавний гонор слетел с меня. Я выскочила из кабинета и побежала за ним по коридору:
— Извините! Но поймите, я мать! Скажите хотя бы, когда его можно увидеть?!
Он молча двигался вперед. Вдруг остановился, с кем-то заговорил. Заулыбался! Стал ржать! Анекдот, что ли, ему рассказали? (Я не слышала, потому что не могла слышать ничего, что не касалось моего сына.) Мне дико было это: как может человек в такой ситуации улыбаться и даже смеяться? Как может не чувствовать боли?
Я стояла рядом.
Он освободился.
Я встала перед ним (руки заломлены):
— Ради бога, скажите, когда я могу его увидеть?
— Вам сообщат.
— Как сообщат? По телефону?
— Мы решим.
И он свернул в один из кабинетов с деревянной полированной дверью. Начальственный кабинет.
Я постояла возле него. И поняла вдруг, что теряю время.
И пошла из этого чертова места, думая: куда?
Куда?!
У журналистов, конечно, множество знакомых, в том числе и в милиции, и во властных структурах. У некоторых друзья. Знакомые у меня были, друзей же никого. Позвонить Илье? Он человек в городе известный, но отношения с властями плохие.
И тут я остановилась. И поняла сразу и безоговорочно: Мрелашвили. Только он. Зато наверняка.
Схватив такси, через пятнадцать минут я была в его кабинете.
— Василий Натанович!
— Что? Что такое? — перепугался он.
— Спасите, ради бога. Я вам… Я вас… Я что угодно!
— Да что такое?
Едва я начала говорить, он вызвал своего юриста (то есть юриста, работавшего при заводе, но это одно и то же). Путаясь, задыхаясь, плача, я описала ситуацию. Юрист, человек пожилой, утешительно спокойный, пожал плечами.
— Такое ощущение, что это кому-то нужно. То есть подстроено. Насчет наркотиков мы разберемся. Но задержание несовершеннолетнего без оповещения родителей?.. У вас есть телефон?
— Есть.
— Его задержали вечером, продержали ночь и вам не позвонили?
— Нет. Позвонили утром.
— Бардак! И сегодня не разрешили увидеться?
— Нет, в том-то и дело.
— Явно что-то стряпают, Василий Натанович, — обратился юрист к Мрелашвили.
— Да, — сказал он. И мне: — Вот что, Людмила Максимовна. Идите-ка в приемную, выпейте чаю, успокойтесь. Мы разрулим это дело.
— Правда? Вы сумеете? Сумеете?
— Мы сумеем.
То, что произошло потом, было фантастичным.
Секретарша Мрелашвили приготовила мне чаю, очень горячего. Я стала пить, обжигаясь. Захотела еще.
И вот когда я допивала вторую чашку (прошло минут десять, от силы пятнадцать!), раскрылась дверь приемной и в сопровождении милиционера вошел мой сын. Мой тонкий бледный сын с огромными недоуменными глазами.