– Ваша семья была верующей?
– Нет, конечно, мы атеистами были. Но бабушка по маме атеистка, а по папе – верующая, из дворян. Не их тех дворян, которые шампанское пили на балах, а из тех, которые – трудяги. Бабушка была сильно верующая. Когда она ходила на рынок (а жила она на Стремянной), то, конечно, заходила во Владимирский собор. У нее в комнате иконки висели где-то в уголке. Тогда никто на эту тему не говорил. Но в собор ходили – и крестили, и праздники справляли, и свечки ставили.
– Среди тех, кто жил в этом подвале, было много верующих?
– Да никого не было! Это сейчас стали накручивать, придумывать, что все верили.
– Кто же организовал такое замечательное убежище в подвале собора?
– В том-то и дело, в том-то и вопрос! Ведь там было все отлично организовано. Я в этот собор всегда после войны заходила, свечки ставила, монетки бросала на ремонт – в благодарность. Не так давно я туда пришла и спросила у старшего священника: «Можно я на ваш подвал взгляну? Мы благодаря ему выжили в войну». А он ответил: «Ничего не знаем и знать не хотим». Я ему говорю: «Но это же было такое богоугодное дело!» А он мне: «Это быльем поросло и никого не интересует». Сейчас никого ничего, кроме денег, не интересует. Я как-то в этот собор пришла – смотрю, висит бумага, где написано, сколько стоят поминания. Расценочки! Меня так это возмутило! Это же церковь. Ценности изменились. В блокаду все по-другому было. Паники не было никогда, люди все спокойно воспринимали, как будто это судьба такая. На соседнем с нами топчане жил Оська Бродский с матерью. Он ведь из нашего дома. Мы с квартиры 15, а он с квартиры 13 на третьем этаже, только он намного младше, 40-го года рождения. Неужели он нигде этот подвал не описал? Если бы не этот подвал, он бы не выжил.
– Бродский говорил про блокаду в диалогах с Соломоном Волковым, про какие-то вспышки в небе, темную булочную у собора. Но про подвал не упоминал. А вы Бродского хорошо помните?
– А как же! Особенно хорошо его маму помню, такая рыженькая. После войны они жили неподалеку от нас. В 1954 году наш дом на Рылеева на ремонт пошел, и им комнату дали в доме Мурузи, потому что папа был фотокорреспондент, возглавлял кружок. Но с Оськой мы не очень дружили, он какой-то странный был. Ни учиться не хотел, ни работать. Когда мы уехали из подвала в эвакуацию, они, по-моему, там еще оставались.
– В подвале радио было?
– Нет, какое в церкви радио?
– Что вы там делали?
– Лежали.
– Не читали?
– Нет.
– А разговоры о чем были?
– Только о еде. Вот кончится война, уж я хлеба вдоволь поем.