Может быть, это именно то, чем мне надо было заниматься, изучая блокаду. А не жалкими попытками увязать чужие страдания и собственные неврозы.
24 сентября
Я в Париже, ходила в студию на Монт-Табор к знаменитому парфюмеру Франсису Куркджану, который оказался стройным смуглым красавцем. Он будет делать для меня bespoke perfume, персональные духи. Разговор о том, каким должен быть этот запах, больше всего похож на сеанс психоанализа. Какие запахи любила в детстве? Какие духи были у мамы? Какой был мой первый парфюм? Какой у меня любимый цветок? Любимая сладость? Пряность? Бродим с ним по душистым закоулкам моего подсознания. Про Climat, от запаха которых я в детстве сходила с ума, он, по-моему, ничего не знает. Я обожала в них все – аромат, голубую коробку, арнувошный флакон. Пару лет назад пыталась купить их через интернет, но оказалось совсем не то. Их давно сняли с производства, можно найти или совсем винтажные варианты или подделки, лицензионные формулы, ничего общего с оригиналом не имеющие. Зато Куркджан оживляется, когда вспоминаю Fiji от Guy Laroche (они были у моей старшей сестры Юли) и Femme от Rosha (мне их подарили на первом курсе института). Глаза у него загораются, и я сразу понимаю, что он сделает для меня что-то в ретро-стиле. Я наивно верю, что он сумеет создать формулу, которая разложит меня на душистые составляющие и что-то радикально изменит в моей жизни. Что у меня будут духи, которые, как в романе «Парфюмер», позволят мне управлять человеческими чувствами. Смешно – завтра мне исполняется 45, а я все еще верю в подобного рода чудеса.
26 сентября
Ходили с Лешей праздновать мой день рождения в ресторан парижского отеля Le Bristol к Эрику Фрешону. Попробовали все длинное гастрономическое меню и запили его всевозможными винами. Наутро чувствую себя так, как будто совершила все смертные грехи сразу. А к вечеру от тяжести этих грехов тяжело заболеваю и меняю билет в Москву – надо зализывать раны.
2 ноября
Читаю блокадные дневники Любови Шапориной. Маша Степанова написала про них в CitizenK блестящую статью «Дневник, несовместимый с жизнью». Мысль Степановой в том, что задача большинства блокадных дневников – зафиксировать отпадение от нормы. Для Шапориной советский мир изначально злокачественен, блокада лишь оправдывает ее худшие ожидания. Но именно в блокаду ей удается перевести дух, прийти в себя, остановиться, увидеть вокруг неожиданную красоту.
Степанова замечательно формулирует, что эти дневники – опыт медленного погружения в смерть и последующего существования в мире со смещенными понятиями и провисшими логическими связями. Но с памятью о том, как надо жить. Потому-то с таким отчаянием они читаются.