На следующий день, в понедельник, путь в четверть мили от школы до
дома я проделал бегом, а не пешком. У меня была идея, и я хотел попасть домой
раньше школьного автобуса. Дождавшись его, я схватил Кона за руку и затащил на
задний двор.
— Какая муха тебя укусила? — спросил он.
— Ты должен пойти со мной в пасторский домик, — сказал я. —
Преподобный Джейкобс скоро уедет, может, даже завтра. Мы должны повидаться с
ним до отъезда. И сказать, что мы все равно его любим.
Кон вырвался и вытер руку о свою футболку «Лиги плюща», как будто
боялся, что я напущу на него вшей.
— Ты рехнулся? Не пойду я к нему. Он сказал, что Бога нет.
— А еще он полечил твое горло электричеством и вернул тебе голос.
Кон неловко пожал плечами.
— Он бы и так вернулся. Так сказал доктор Рено.
— Он сказал, что голос вернется через неделю-две. Это было в
феврале. А в апреле ты так и ходил немым. Через два месяца!
— И что? Ну все прошло не так скоро, только и всего.
Я не мог поверить своим ушам.
— Ты что, боишься?
— Попробуй повтори — будешь на земле валяться.
— Не можешь даже спасибо ему сказать?
Он смотрел на меня, весь красный, с поджатыми губами.
— Нам к нему нельзя, мама с папой запретили. Он псих, и небось еще
и пьяница, как его жена.
Я не мог вымолвить ни слова. Глаза мои наполнились слезами — не от
печали, а от ярости.
— И вообще, — сказал Кон, — надо наносить дров до того, как
вернется папа, а то он мне задаст. Так что лучше заткнись, Джейми.
Он развернулся и ушел. Мой брат, который стал потом одним из самых
известных в мире астрономов, — в 2011-м он открыл четвертый так называемый
двойник Земли, планету, где возможна жизнь, — развернулся и ушел. И больше
никогда не произносил имени Чарльза Джейкобса.
На следующий день, во вторник после уроков, я снова бежал по Девятому шоссе. Но не
домой.
У домика пастора стояла новая машина. Ну, не новая: это был
«Форд-Ферлэйн» пятьдесят восьмого года со ржавыми порожками и трещиной в
боковом стекле. В открытом багажнике я увидел два чемодана и громоздкий
электрический прибор, который преподобный Джейкобс показывал нам как-то раз в
БЮМе — осциллоскоп. Сам пастор был в своем сарае-мастерской. Я слышал, как там
что-то грохочет
Я стоял у новой-старой машины, думая о «Бельведере»,
превратившемся в обгорелый остов, и боролся с искушением развернуться и
броситься домой. Интересно, насколько иной оказалась бы моя жизнь, если бы я
так и сделал. Писал бы я сейчас эти строки? Кто ж его знает. Апостол Павел был
прав насчет мутного стекла. Мы смотрим в него всю жизнь, не видя ничего, кроме
собственного отражения.