После этого несколько лет подряд (за исключением кратковременной
паузы, когда Лыжная Палка Судьбы заставила Конни замолчать) двое мальчишек
разучивали одну народную песню за другой, передавая гитару из рук в руки и
осваивая те же базовые аккорды, которые, без сомнения, выводил Ледбелли во
время своей долгой каторги. Оба играли скверно, но у Конни был неплохой голос –
хотя несколько сладковатый для его любимых блюзов, — и их дуэт даже несколько
раз выступал на публике под названием «Кон и Рон» (чтобы определить, чье имя
окажется на первом месте, они бросили монетку).
В конце концов Кон обзавелся собственной гитарой, акустическим
«Гибсоном» с отделкой вишневым деревом. Она была в разы лучше старого
«Сильверстоуна» Гектора-Парикмахера, и именно на ней они играли вещи вроде
«Седьмого сына» или «Сахарной страны» в «Эврике» на вечернем шоу талантов. Наши
родители очень гордились этим, да и самим ребятам все было в радость; мусорное
правило в случае с гитарой работает точно так же, как и в информатике: хлам на входе
— хлам на выходе.
Я мало обращал внимания на попытки Кона и Рона обрести местную
славу в качестве фолк-дуэта и не заметил, в какой момент интерес моего брата к
«Гибсону» стал угасать. Когда преподобный Джейкобс покинул Харлоу на своей
новой-старой машине, в моей жизни словно образовалась дыра. Я разом потерял и
Бога, и единственного взрослого друга, так что еще долгое время после
случившегося грустил и чувствовал неясную тревогу. Мама пыталась меня
подбодрить, Клер — тоже. Даже папа пытался. Я и сам старался вновь обрести
счастье и в конце концов в этом преуспел, однако 1965 год сменился 1966-м,
потом 1967-м, а то, что сверху все реже стали раздаваться нестройные аккорды
мелодий вроде «Не думай дважды», меня никак не трогало.
К тому времени Кон с головой ушел в легкую атлетику (где он
проявил себя гораздо лучше, чем в игре на гитаре), а что касается меня… в
городе появилась новая девчонка, Астрид Содерберг. У нее были светлые шелковые
волосы, василькового цвета глаза и небольшие холмики под кофточкой, которые в
будущем могли превратиться в настоящую грудь. Первые годы, что мы учились
вместе, она, наверное, даже и не думала обо мне, за исключением случаев, когда
нужно было списать домашку. Я же, напротив, только о ней и думал. Мне казалось,
что если она позволит коснуться ее волос, я тут же упаду без чувств. Как-то раз
я взял с полки с учебниками словарь Вебстера, вернулся за свою парту и
аккуратно вывел имя «АСТРИД» поперек толкования слова «поцелуй»; сердце у меня
колотилось, кожу покалывало. Не зря такое состояние называется «втрескаться»:
именно так я себя и чувствовал — как будто кто-то треснул меня мешком.