Наступила страшная минута, более страшная, чем сама смерть. Двери раскрылись, и маркиза, в своей одежде похожая на привидение, со свечой в руках, с босыми ногами, появилась на высоком крыльце, окруженная судьями и тюремной стражей. При этом зрелище словно волна прокатилась по улицам Парижа. Толпа заколыхалась, как многоголовое чудовище. Послышались крики, угрозы, ругательства, возгласы удивления.
Мария почувствовала страшное возмущение. В этот момент она забыла о Боге; ею овладели страшная ярость, чувство невыразимого, отчаянного горя, и на ее спокойном лице появилось выражение смертельной ненависти; ее черты исказились, глаза готовы были выскочить из орбит. Она сделала движение, точно собираясь броситься вниз, в эту толпу, и ее руки судорожно сжались в кулаки.
Пиро постарался успокоить маркизу; она спустилась с лестницы и среди криков, шума и гама села в позорную тележку, которую тотчас окружила конная стража. У собора Парижской Богоматери Мария вышла, чтобы, согласно приговору, произнести слова покаяния. Опять в толпе поднялся яростный рев. Он несся со стороны больницы “Отель Дье”, около которой собралась большая группа студентов, возмущенных против маркизы за отравление больных и за ту изумительную ловкость, с которой она обманывала врачей. Их бешеные крики и ругательства были так громки, что в толпе все головы обратились в их сторону.
Мария подняла голову и с минуту рассматривала разнообразную толпу.
— Кто бы мог думать! — прошептала она слегка покачав головой, — столько шума из-за такого маленького тела! Ах, вот мадам де Севинье стоит на мосту и машет мне белым платком… Да, она всегда была расположена ко мне!
Марию подвели к порталу церкви. Около нее шпалерами выстроились алебардщики, так как и здесь толпа любопытных напирала со всех сторон. Всем хотелось слышать ее голос.
— Я сознаюсь, что со злым умыслом и с заранее обдуманным намерением отравила своего отца и братьев, а также больных в госпитале, и прошу Господа Бога, короля и судей простить мне эти грехи.
После произнесения этих слов Мария снова села в ужасную тележку и среди рева и воя толпы продолжала свой путь к эшафоту.
Когда тележка въехала на помост, осужденной опять овладело страшное возбуждение. Сжав в руке распятие, она сказала палачу:
— О, прошу Вас, сядьте против меня! Как раз против меня!
— Что с Вами? — спросил Пиро.
— Там… там, — прошептала маркиза, показывая глазами направо, — там… эта ищейка… этот Дегрэ, самый подлый из тех, кто преследовал меня! Пусть же он…
— Остановись, дочь моя! — прервал Пиро, — без проклятий! Подумай о Господе, подумай об искуплении! Христос страдал больше, чем ты.