Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург (Николаев) - страница 56
А что бывает с человеком, попавшим в стихию войны? Я видел солдата, которого так она захватила, что однажды он решил испробовать на случайно оказавшемся «под рукой» подростке, насколько хорошо наточена его шашка. Тогда его отговорил от этого намерения старший товарищ, по счастью, оказавшийся поблизости, и солдат оценил наточенность своей шашки, полоснув ею по столбу. Не думаю, что этот вояка был самым жестокосердным в армии и желал смерти ни в чем не виноватому ребенку, просто долгая стихия войны вымыла из него всякое сострадание и к себе, и к противнику, и вообще к людям как таковым.
Да что стихии! Порой довольно и одной кружки водки, чтобы вмиг пробудить и бойко вывести на свет то, что человек в себе даже и не чаял. Взять, к примеру, Езерского, который мнит себя аристократом, но всю подноготную суть которого мгновенно обнажил вчера лишний глоток водки. Подозревает ли этот юноша, что, может быть, куда больше он годится на то, чтобы, встав на четвереньки, лаять на собак, чем рассуждать о Байроне? Впрочем, как я слышал, и Байрон был не прочь покуролесить не хуже нашего брата-гусара: и морды бил, и девок любовью жаловал.
Но то любовь, божественная материя. В жизни ее часто путают со страстью, хотя между любовью и страстью лежит горькая пустыня разочарования.
«Гусар после стихии страсти»
…Занятно бывает наблюдать, как человека захватывает стихия. Иной раз смотришь на даму и мнишь ее воплощением духовности и возвышенности. Однако ж стоит оказаться с этой самой дамой в спальне, как тут же превращается она в некое животное. Казалось бы – только что в гостиной пела небесным голоском на итальянском, а, глядишь, уже повизгивает, как щенок, и хрюкает, как поросенок. О, страшная штука – стихия страсти. Но еще страшнее стихия одиночества…
…Итак, не желая угодить в стихию реки, я не пошел купаться, а приказал трактирному служке поливать меня колодезной водой, ведь в колодцах рыбы не водятся и никто не купается.
Омывшись, я вернулся в гостиницу. Наш караван уже был готов к дальнейшему путешествию: купцы и возчики неторопливо толковали о чем-то, ожидая моего возвращения, а Езерский, опустив плечи, прохаживался вдоль повозок. Он был бледен, и руки его беспорядочно блуждали вокруг головы, подобно нищим, просящим в неурожайный год кусок хлеба на площади у церкви.
– Да-с, с непривычки-то это тяжело, – сказал я корнету. – Но ничего, еще обучитесь и пить по-гусарски, и похмелье стоически переносить.
– Я был вчера безобразен? – спросил Езерский тоскливо. – Только уж честно скажите, поручик.