Только спустя миг до Элианы дошел смысл сказанного, и она склонилась перед Мануилом I. Ее примеру последовал Закария, который выглядел не менее удивленным. В конце концов, они никак не ожидали, что их приведут к императору.
— Теперь же я попрошу Закарию удалиться, — все с той же мягкой улыбкой, будто обращался к старому другу, произнес Мануил. — Мы позднее непременно встретимся. Но сейчас мне нужно уделить время нашей прекрасной Элиане.
Она не оборачивалась, хоть чувствовала, что лучник смотрит на нее. Боялся ли он за свою спутницу или за себя — неизвестно, но ослушаться не посмел. Когда за ним закрылась дверь, она вдруг почувствовала себя невероятно одинокой. В большей степени, чем когда-либо. Рука вновь повернулась к животу, но она остановила себя.
— Зачем? Это ведь так естественно!
Слова императора удивили ее. Она все еще не могла поверить, что стоит перед владыкой Византии, к тому же, перед одним из немногих людей, управляющих орденом Созидателей.
— Простите, я очень волнуюсь, — произнесла она еле слышно.
— И хочешь защитить самое ценное, — он чуть приблизился к ней. — Новую жизнь, зреющую в тебе.
Она недоверчиво нахмурилась. Мелькнувшая догадка заставила ее отрицательно покачать головой: прошло слишком мало времени, никаких признаков того, что она зачала ребенка, не было.
— Ты знаешь это лучше меня, — настойчиво сказал он. — Знаешь, потому что была рождена для этого, как любая женщина.
— Я… не совсем…
— Натан бен-Исаак писал о тебе. Ты особенная, мне это известно. Открытая миру, готовая познавать и принимать, согласная меняться — это восхитительно. Все, что неизменно — гибнет.
— Но я не…
Он опустил глаза, усмехнулся и со вздохом обошел стол. Он был худощав и высок, его светлые многослойные одежды подчеркивали царскую осанку и придавали образу величия. В таком обществе было тяжело не смутиться, и Элиана ощущала себя жалкой. Она стояла в изношенных сандалиях, испачканных пылью и потом рубахе и штанах, в истрепавшемся тюрбане, и хотела провалиться сквозь землю. К тому же, ее терзало то, что он возлагал на нее какие-то надежды, намекая на беременность. И то, во что она поверила во время пути, вдруг перестало казаться ей таким ощутимым. Вернулось недоверие к словам Натана бен-Исаака.
— Вижу на твоем лице сомнение. Гони его прочь, дитя, оно — твой враг. Яблоко, погубившее род людской.
— Разве то яблоко не было плодом запретных знаний? — робко спросила Элиана.
— Совершенно верно, — он оперся на стол, глядя на нее. — Знание — это сила, оружие, но оно способно обогатить лишь того, кто знает, как с ним обращаться. Неподготовленный ум оно может погубить. Непонимание порождает сомнение, а сомнение — убивает веру. Люди в Эдеме, к которому мы стремимся, не будут знать болезней, горестей, волнений и тревог. Человеческое существо стремится к самоизлечению. Кровоточащая рана затягивается, кожа рубцуется. Возможно, когда-нибудь мы сумеем восстанавливать руки и ноги, потерянные насильственным способом. Но речь сейчас не об этом, а о том, что все болезни, все, что поражает наш организм, происходит от сомнений. Посмотри в окно! Ты увидишь племя людей, неспособных исцеляться, но готовых уничтожать собственное тело и разум. Они придумали множество способов, как себя извести, и ни на шаг не продвинулись к тому, чтобы научиться бороться не с болезнью, а с ее причиной.