Она наклонилась и поправила одеяло, разглаживая складки простеганной хлопкой ткани.
— Мы не можем простить себя, — сказал она.
Релиус знал, что он никогда не простил бы себя, он не заслуживал прощения, но помнил, что сказал ему Евгенидис о душевном одиночестве царицы. Он много раз вспоминал те слова во время одиноких ночных часов в лазарете.
— Но, может быть, мы сможем простить друг друга? — предложила царица.
Релиус кивнул, сжав губы. Если он будет знать, что может снять с царицы хоть частицу ее бремени, он примет прощение, хоть и не заслуживает его.
— Что ты теперь думаешь о царе? — спросила Аттолия. — Он все еще порывистый? Неопытный? Наивный? — Она повторила его слова, сказанные когда-то давно.
Ее голос, безмятежно спокойный, до боли знакомый, немного облегчил его волнение и стыд.
— Он молод, — хрипло сказал Релиус.
Теперь настала очередь Аттолии легким поднятием бровей выказать свое удивление.
Релиус покачал головой. Он поспешил уточнить:
— Я имел в виду, что лет через десять или двадцать…
Он не решился облечь свои мысли в слова, словно из суеверного страха спугнуть мечту. Аттолия поняла его.
— Золотой век?
Релиус кивнул.
— Но он не видит в этом своего будущего. Он не хочет быть царем.
— Это он так сказал?
Релиус покачал головой. Он не нуждался в словах.
— Мы говорили о поэзии, — сказал он, все еще нерешительно и робко, — и о новой комедии Аристофана о крестьянах. Он сказал, что вы выбрали для меня небольшую ферму, и предложил написать по этому поводу что-нибудь буколическое. — Релиус остался верен любви к точным формулировкам. — Он женился на вас не для того, чтобы стать царем. Он стал царем, чтобы жениться на вас.
— Он говорит, что не собирается умалять мою власть и добиваться господства над моей страной. Он намерен оставаться в тени.
— Не позволяйте ему, — сказал Релиус, а затем откинулся на подушку, пытаясь скрыть волнение.
Аттолия заметила его порыв.
— Разве я недостаточно долго была суверенным правителем, Релиус? — спросила она.
На ее лице не было улыбки, но она звучала в голосе царицы, и Релиус, который знал все ее интонации, вздохнул с облегчением.
Царица продолжала:
— Независимо от того, как крепко я держала власть в своих руках, пока у меня не было мужа, мои бароны были вынуждены бороться со мной и друг с другом, боясь, что кто-то другой может захватить эту власть. Мир настанет только тогда, когда они будут уверены, что эта цель находится вне их досягаемости. Ох, Релиус, среди них довольно глупых людей и даже есть несколько поджигателей войны, но мы-то с тобой знаем, что основной причиной, что заставляет их грызться друг с другом, является страх и недоверие. Если царь докажет, что престол под ним незыблем, бароны помирятся и объединятся. Я исчерпала все время отсрочки до прихода мидийцев, — сказала она. — Если Аттолия не объединится к тому моменту, когда они нанесут первый удар, то не останется ни царя с царицей, ни патроноса, ни охлоса. Поэтому не мне одной важно, будет ли Евгенидис истинным царем или марионеткой на троне.