— Один он! Илья звать! Давно вроде его на улицу не вывозили.
— Постой-ка, — приостановился и Роальд, — мы-то к нему их госстраха. Кто его вывозит? Состав семьи?
— Какой тебе состав! Танька из сороковой! Ей он платит «тридцатку». Она и убирает кое-как. И
— на магазин! Одинокий он! Илья Михалыч.
— Совсем никто не навещает?
— Да нет, бывают. Один друг чудной бывает. Чудной такой! В бороде и в черных очках по-темному прибегает. Шпиен! Но не вывозит. И не носит ничего ему. Да еще какой-то родственник, говорили, вроде есть. Может, Танька знает? Да она не скажет. Тоже… да все мы здесь калеки одинокие! Цельный дом! Идите. Ему небось праздник, если кто придет… надо б его в престарелый дом… в хошьпис…
Они вошли в подъезд, выкрашенный известкой. Лоснилась бетонная лестница и пахло мочой.
Левая стена обозначалась как «сортир для Крысы» (текст вырубили топором?), закут под лестницей оказывался «туалетом им. Фихтмана», и там действительно имелись две подсохшие кучки
— символы движения масс по спирали. На правой стене расписался «Корж», дверь же с цифрой «сорок два» гляделась вполне прилично, обитая черным, с «морозом», дерматином. Ручка никелированная, низ двери не обшарпан. В силу какого-то физического ли, мистического ли обстоятельства, может быть капиллярного проникновения или молекулярной диффузии, буква «Ж» из «Коржа» переехала на дверь.
Опять намек? «Ж» — «Жрец»?
Роальд прислушался. На лестнице шаркали. Где-то, этаже на третьем, попискивало радио.
Прошла кошка. Важно, не обращая внимания, только следя за следователями рваным ухом. Угол наружной двери был обломан, за ним сверкали золотистая щепка и изумрудный бутылочный осколок. Кошка проникла в дыру, отбросив рогатую тень на стену.
— Надо бы кого-нибудь из домоуправления? — оглянулся Роальд.
— А что скажем? Что ожидается покойник? Потом ничего никому не докажешь. История-то идиотская, книголюб.
— Ну… я-то могу, пожалуй, и доказать.
Роальд Васильевич пошел к двери сороковой квартиры.
— По-моему, зря, книголюб, — сказал Борис, но тут на звонок отозвались: дверь открыла девушка. Оплывшая фигура, порванный халат с мокрым подолом. Лицо же ее, осиянное блаженной улыбкой, коротконосое, приплюснутое, с характерным разрезом глаз окончательно подтверждало — юродивая.
— Таня?
— Да! — радостно пробасила девушка.
— Господи, книголюб! — махнул Борис. — Ты же видишь!
— Дети и… вот такие говорят правду, — серьезно сообщил ему Роальд, — а вы одна живете?
— Ой, одна! А мамка моя прижмурилась! А ее рак съел! Рак!
— Вы… — Роальд показал на дверь сорок второй, — у него убирались?