This is my kingdom come.
Мой член мягко скользит между ее грудями в чувственном ровном ритме. Потом Ди поднимает голову. Она наклоняется вперед и обхватывает меня губами, вбирая меня в свой рот столько, сколько она может — всасывая сильно.
И это такое фантастическое ощущение, клянусь, я мог бы расплакаться.
Меня пронизывает чистейший натуральный экстаз. Со стоном произношу ее имя, когда кончаю сильно и глубоко — из самой глубины своей сущности.
После того, как Ди проглатывает каждую каплю, она выпускает меня из своего рта. Потом озорно улыбается:
— Вот чего я хотела выпить.
Я падаю на бок, мои ноги держать меня больше не в состоянии. И я кое-как пытаюсь успокоить дыхание.
Минуту помолчав, Ди спрашивает:
— Я тебя убила?
Я усмехаюсь.
— Черт, почти. Это было определенно намного лучше, чем я представлял себе рай.
Притягиваю ее к себе, прижимая к своей груди. Наша кожа скользкая, такая влажная прекрасная.
— Это было замечательно.
— Да, я знаю, — хохочет она.
— Но будет еще лучше.
Она поднимает на меня глаза.
— Правда?
Я улыбаюсь и киваю.
— Правда. Потому что…
Я поднимаю ее и проскальзываю под одной ее ногой, чтобы она села на мою грудь верхом. А ее сладкая киска в нескольких сантиметрах от моего рта.
Потом даю ей камеру
— …сейчас твоя очередь.
В те выходные Ди остается у меня.
В субботу, я беру ее с собой в спортзал. С ума можно было сойти от ее вида в моих подвернутых боксерских трусах, спортивном бра и перчатках. Она сделала парочку ударов по пневматической груше и была уверена, что она была сломана, но я показал ей, что сделать это намного сложнее, чем кажется.
К тому времени, как нам уходить, Долорес гордилась собой — практически, также сильно, как я гордился ей. Она не шибко справлялась со своей грушей, но делала это намного быстрее, чем все новички.
Затем наступает воскресное утро.
Я просыпаюсь от того, что кто-то шепотом ругается — такой скрежущий, совсем не тихий звук, который раздражает так, будто по стеклу скребут чертовым ногтем.
— Нет, мам, Боже, он спит, не могла бы ты просто прекратить! Ладно — я разбужу его. Ладно!
В меня тыкают пальцем и толкают в плечо.
Я говорю себе, что это просто сон.
— Мэтью. Мэтью — проснись, моя мама хочет поговорить с тобой.
У меня открываются глаза. И я вижу, что Долорес совсем не шутит — она протягивает мне свой мобильник.
Родители меня любят — всегда любили. Но мое первое взаимодействие с ними обычно происходит не по телефону, в то время как я лежу в постели с их дочерью в шесть часов хренового утра.
Как-то это не очень удобно.
Я шепчу.
— Я не хочу говорить с твоей матерью.