— Зачем ты несешь какой-то вздор? — сказала она в ответ. — Ты записался добровольцем? И оставишь нас одних? Детей, меня? А как же твоя мать? Нет, Тошан, это невозможно! Ты должен жить здесь, рядом с нами!
— Я говорю совершенно серьезно, и свой выбор я сделал не просто так! Позавчера я даже съездил в Роберваль и смог поговорить со своими старыми приятелями по ривербендской фабрике[10]. Они читают «Ля Пресс», так что в курсе дела. Мы уже жили здесь, когда в конце лета Англия и Франция ввели военное положение. Эрмин, очнись же! Ты забыла, что третьего сентября германская подводная лодка потопила британское судно «Атения», шедшее в Монреаль, на борту находились тысяча пассажиров и триста членов экипажа. Погибло сто двадцать восемь человек, среди них четверо канадцев. Это будет жестокая война. Гитлер вызвал взрыв всеобщего негодования. Я узнал, что его политическая программа включает и преследование евреев. Так вот, моим сомнениям пришел конец. Нас, индейцев, обирали, унижали, и я не потерплю, чтобы преследовали какой-либо народ, какую-либо религию под предлогом того, что она не такая, как у большинства. Короче, я уезжаю! Я распорядился насчет тебя и детей. Вы уедете в Валь-Жальбер, к Лоре. Я ей звонил, она будет вам рада. Через три-четыре дня за вами приедет Пьер. Он купил по случаю автомобиль на гусеничном ходу у Рюделя, этого славного малого из Перибонки. Тала поступит так, как захочет. Полагаю, отсюда она не уедет. И теперь она больше не одна — есть Киона.
Эрмин, которую и так уже тяжело травмировала смерть ребенка, впала в паническое настроение. Она вскочила и подбежала к мужу. С перекошенным от жуткого страха лицом она вцепилась в воротник рубашки Тошана и принялась трясти его.
— Нет, Тошан! Ты не имеешь права, не сейчас! Я знаю, что вела себя неправильно, выступала на сцене во время беременности, убила нашего сына тем, что часто отправлялась на гастроли, но не убегай, не бросай меня! Будь сострадателен! Если бы Виктор был жив, если бы я кормила его грудью, ты бы и не подумал об отъезде. Ты бросаешь меня, потому что ненавидишь. Ну, признайся же!
Эрмин рыдала, уткнувшись в грудь Тошана. Сбитый с толку ее реакцией, он крепко обнял ее.
— Дорогая, как ты можешь так думать? Я должен защищать то, что считаю справедливым, я против угнетения народов, а ты думаешь, что я сбегаю от тебя. Да нет же, нет, Эрмин! Если бы Виктор был жив и ты бы не страдала так сильно, я бы все равно поехал, только уезжал бы, не так переживая за тебя. Извини за прямоту и прошу тебя, перестань думать, что наш ребенок умер по твоей вине. Я доверяю словам бабушки Одины, она сказала, что этот малыш, едва родившись, уже был обречен на смерть. У нас будет другой ребенок, когда я вернусь!