— На серебро? — ужаснулся Званцев. — Разорить ты нас всех, Михайло Дмитрич, хочешь! Дом, что ли, он себе новый строить вздумал?
— Вроде как бы дом…
— А это почем? — Званцев запустил горсть в другой мешок. — Вкусная шептала [3]! Так что же такое вроде дома может быть — конюшня?
— Те-а-тр-с… — внушительно выговорил Хлебодаров.
У Званцева из открывшегося рта чуть не вывалилась только что засунутая в него крупная шептала.
— Театр? — как эхо, совсем фистулой [4] визгнул он в изумлении.
— Да-с. Приказчик их, пентауровский, сам мне сказывал!
— Вот это так пуля! — все еще не придя в себя, протянул Званцев. — Да что же в этом театре делать будут?
Купец развел похожими на подушки руками.
— А уж этого не знаем-с: их на то воля. Представлять, надо быть, станут, как на Москве, слыхать, представляют!
Званцев озабоченно поправил шляпу на голове и принялся застегивать пуговицы своего серого сюртука; новость оказалась настолько поразительной, что разносить ее будничным образом не подобало.
— Однако заболтался я тут с тобой… некогда мне! — проверещал он. — Ну, прощай, Михайло Дмитрич!
Званцев с достоинством вышел из лавки, но минуту спустя опять заторопился и чуть не бегом пустился по улице.
— Голосок-то как у свинки! — соболезнующе проронила одна из чуек, проводив его глазами.
— Богатый, надо быть, барин? — поинтересовалась другая. — На много, чать, берет у тебя, Михал Митрич?
Хлебодаров усмехнулся и провел ладонью по реденькой, но длинной бороде своей.
— На рупь в год! — проронил он в ответ. — А наверещит, как с настоящими господами придет, — сразу на сто!
Новость, быстро разнесшаяся по городу, поразила и взбудоражила решительно всех.
Театра в те времена в Рязани не было; знали о нем только понаслышке и для большинства обывателей, не заглядывавших в Москву, даже само слово это звучало, как что-то необычайное и даже жуткое.
Затей такое предприятие кто-нибудь из других помещиков, подобного количества толков оно, может быть, и не вызвало бы. Но его затеял отшельник, и без того загадочный человек, и притом так неожиданно.
К месту постройки начались паломничества; всем хотелось своими глазами убедиться в справедливости слухов и взглянуть, что творится в недоступном ни для кого парке Пентаурова.
Многие из помещиков, разъехавшихся на лето по деревням, нарочно вернулись в Рязань; некоторые приезжали даже с семьями, и обыкновенно пустынная улица позади парка Пентаурова превратилась в своего рода Невский проспект, по которому от четырех до пяти часов дня вереницей, как на масленичном катании, медленно стали проезжать высокие гитары