Графиня силилась сохранить приличную мину, но чувствовала себя смешной, заносчивой кривлякой. Ею овладевали гнев, стыд и страх. Да, и страх тоже, ибо Маргерита оказалась выше, сильней ее. Сколько железной, стальной силы таилось под пышной округлостью ее пухленьких рук и восхитительных плеч, в ее прекрасном лице, смутно белевшем во тьме дверного проема, в бледных и сжатых губах, в бурно раздувавшихся ноздрях, в черных грозных очах, устремленных на ее врагиню, которые, точно глаза тигрицы, что вот-вот прыгнет на вызвавшую ее ревность самку, вспыхивали гневливым огнем. Девушка из народа, верная дочь своей среды, искала оружие — канделябр или бронзовую статуэтку, чтобы нанести сопернице удар.
Графиня вышла.
Тогда Маргерита рухнула в кресло, дрожа всем телом. Переводя дух, она несколько раз глухо застонала. Потом вдруг, разрыдавшись, устремила на Поля взгляд, полный такой доброты, выражавший такое неподдельное счастье вновь обрести его, что ему, несчастному, почудилось, будто рай слаще христианского раскрылся, дабы принять его. Потом она опять кинулась ему на шею.
Долго они стояли так вдвоем, предавшись грустному, нежному, милому, задумчивому восторгу, знаменующему окончание их больших скорбей.
Первым заговорил доктор.
— Ну вот, Маргерита, — сказал он, — расскажи мне теперь все, милое дитя, не поверившее, что любимо по-прежнему, безмолвно, без слез и жалоб решившее умереть. Расскажи мне все, дорогая моя красавица, для которой не хватит поцелуев, не хватит нежностей, любовь моя. Говори, а я буду слушать, долго, бесконечно долго, твой милый голос.
— Я уже все сказала, — отвечала Маргерита, смеясь сквозь слезы, удержать которых не могла. — Если что вспомню, то скажу тебе завтра. Не нужно все в один день. Но если уж хочешь знать — я побежала туда, где, как читала я в газетах, в Брюсселе находят утопленников; я видела воду и туман; было холодно, но у меня внутри было еще холодней. Я не смогла броситься в воду. Но все-таки мне думалось, что ты будешь больше любить меня, если меня не станет. Потом я подумала, что хорошо бы снова стать ребенком, и тогда подняла взор к небесам, к доброму Господу, и мне почудилось, будто Он говорит: тебе не нужно умирать. Я остановилась у самого берега. Но тут я вспомнила, что ты обманул меня и это была подлость, и все мои нервы напряглись как струны, и это так долго, долго тянулось, и мне было больно, так больно, и я увидела большую бледную женщину, призывавшую меня, говоря: иди ко мне, ты не будешь страдать… Что, Поль, а ведь это и была смерть? Я уж хотела броситься, и тут появилась моя мать.