Но графиня бросилась на колени.
— Поль, — заговорила она хрипло, — Поль, прости меня. Увы! Всегда мы во всем виноваты — мы, несчастные женщины, стоит нам только полюбить. Сколько раз я готова была прийти и средь бела дня вырвать тебя из ее рук. Я тебя хочу, слышишь, Поль, я хочу тебя! Ты был со мной зол и жесток. Ты взял меня и не отдавал никому, а потом бросил как легкомысленную пустышку, только потому, что я написала другому письмо о разрыве с ним. Тебе бы хотелось, чтобы еще до того, как встретить тебя, я — молодая, красивая, утонченная вдова, и к тому же сама это знаю, — чтобы я никому не позволяла любить себя. Не смотри так, я существо не презренное, а несчастное. Да, очень несчастное! Тот же самый рок толкнул меня в твои объятия. Поль, да разве любить тебя — это преступление?
— Если любишь, скажи, где она! — отвечал доктор. — Прошу, умоляю тебя. Поднимись, скажи, не надо ползать по ковру, это унизительно для меня так же, как и для тебя… Мадам, мадам… Амели, скажи, где найти Маргериту?
— Не скажу тебе, нет. Она там же, где Розье. Ищи.
— Я заставлю тебя говорить, — произнес доктор, наступая на нее.
— Заставишь меня? Ты посмеешь меня ударить? А хочешь, так и убить? Каков поступок — убить женщину, больше того — даму из высшего света. Где ты зароешь мой труп? А то, чего доброго, еще и прольешь слезу, предавая такое юное и прекрасное тело червям. Да бей же, ну, убей меня, Поль!.. Я люблю тебя!
— Скажи мне, где она, прошу тебя, — скажи, и я все прощу, Амели.
— Как это ты сказал: «Амели»! Ты не забыл мое имя. Ах! Любить-то ты ее любишь, а вот найти не можешь, неспособен почувствовать, где она может быть, и ноги сами собой не несут тебя в тот дом, где она скрылась. Да где тебе знать, как ищут за целый лье, за сотню лье, точно намагниченная иголка стремится слиться с полюсом своей любви. И ты, ты называешь это любовью! До чего же мы дошли!
— Говори теперь же, теперь, где ты спрятала Маргериту? Твоя жизнь в опасности.
— А так даже и лучше, ничего тебе не скажу. Я тоже люблю тебя такого, жестокого и надменного. Сожми кулаки, ударь меня в лицо! Растопчи всю меня ногами, раздави мне грудь ударами башмаков! Поверь, о большем я и не прошу. Чего ты ждешь? Чтобы я заговорила? Я буду немее, чем эта стена.
Маргерита открыла двери. Графиня в изумлении попятилась назад, совершенно ошеломленная.
— Стена расступилась, Поль мой, муж мой, — сказала воскресшая, кидаясь мужу на шею. — Как ты добр, что не сомневался во мне. Знаешь, где я была? Ходила к каналу топиться. Я подумала, что ты не любишь меня больше. Совсем голову потеряла, это плохо, знаю; это у меня в глазах помутилось, что поверила я в злые наветы. Мне и доказательства дали, и письмо, и цветы, и браслет. Вот ведь две паучихи, соткали паутину, чтоб меня в нее загнать — меня-то, никому никогда обиды не причинившей. А вот ты любишь меня, я и счастлива. Я не умею злиться, даже на вас, — сказала Маргерита, повернувшись к графине. — Возьмите вашу шаль и вашу шляпку и всего хорошего, мадам, не разлучайте больше тех, кто любит друг друга. Еще чуть-чуть, и меня бы из-за вас привезли сюда мертвую. Я прощаю вас.