Поль следом за ней прошел в кухню и увидел, что она подбрасывает в огонь, чтобы разжечь его, только одну вязанку хвороста.
— Бросьте четыре связки, — сказал он, — у Гритье нет времени ждать.
— Четыре! — воскликнула Розье. — Да не хватит ли и трех?
И она подумала, что этот доктор, если ему требуется четыре вязанки хвороста, чтобы разжечь огонь, в один прекрасный день рискует умереть в нищете, на соломенной подстилке.
Тем не менее он почти приказал Розье.
Четыре вязанки хвороста были брошены в яркое пламя, оно быстро разгорелось, и суп, вылитый Розье в кастрюльку, закипел.
Розье поставила кастрюльку на блюдо рядом с початой бутылкой, положенной так, чтобы она не могла упасть, не то понадобится еще одна, и поднялась к постели дочери.
Спустя некоторое время доктор услышал, что его зовут наверх.
— Поднимайтесь, мсье, — говорила Розье, — поднимайтесь, моя дочь одета.
Он поднялся и увидел Гритье в постели, совсем одетую.
— Отчего же, — с излишней горячностью спросил он ее, — отчего вы не встали?
— Потому что мне лучше здесь, в постели.
— Достанет ли у вас сил подняться?
— Да, если я этого захочу.
— Почему же вы не хотите?
— Не хочу, и все.
— Что ж, ладно, — сказал он.
— Нет, вовсе и не ладно, — вмешалась Розье, — хотелось бы мне узнать, вы по какому такому праву взялись так ее мучить? Едва глаза открыла, а вы уж хотите, чтоб она встала. Оставайся в постели, Гритье, оставайся, ягненочек мой.
— Нет, я не хочу лежать в постели, я хочу пройтись.
Гритье соскочила с кровати.
— Мадемуазель, — сказал Поль, — сперва, если уж вы и вправду хотите, мы начнем наш променад прямо в комнате. Дайте мне руку.
Гритье послушалась.
Они вдвоем прошли несколько десятков шагов, и Поль решил, что она совсем неплохо ходит для воскресшей.
Мать следила за ними, сложив руки и говоря:
— Какая ж она сейчас красотка! Не утомляйся, деточка. Не слишком-то много ходи, малышка. Ха! Мсье, да какой же вы славный доктор!
Гритье попросила снова усадить ее, Поль, Розье и Сиска уселись рядом.
Лицо Розье, сиявшее с тех пор как пробудилась Гритье, внезапно исказилось; она опустила голову, искоса поглядев на Поля, сжала кулаки, скрипнула зубами, казалось, готовая рвать на себе волосы, и вышла со словами:
— Иисус Мария! Иисус Боже и Богородица! Зачем я пообещала такое дело?
Она вышла из комнаты.
Гритье поднялась и взяла Поля под правую руку. Прижавшись к нему всем телом, она спросила:
— Будь я вашей женой, вы подавали бы мне эту руку или другую?
— Вы знаете это лучше, чем я, — отвечал он.
— Дайте же мне другую…
— Извольте, м… мое дитя, — у него чуть было не вырвалось: «Маргерита».