— Григорий умер, — сказал он Маше.
Вечером он сходил за водкой, сел дома за стол, налил две стопки.
— Выпей, Мария.
Жена подошла и покорно выпила.
— А теперь уйди.
И она ушла, и было так, словно нет ее в доме, незачем быть. О многом мог думать теперь Иван Никитушкин, многое мог вспомнить, да не о том дума. Умер брат Григорий, нет его больше. Простить его или не простить?.. Нет, даже и не в этом дело — кому надо прощать мертвых, кому это надо! Дело проще: ехать хоронить брата или не ехать?
Дорога, по которой шагал Григорий Никитушкин, не простая дорога. Вьется да петляет она к родному поселку, в котором не был сержант Никитушкин с самого начала войны, с самого начала ее, проклятой… Прихрамывая на правую ногу, Григорий почти бежал по дороге, клубилась за ним пыль. Августовское солнце палило вовсю, пот катился по лицу, по спине… Скорей бы домой, домой…
Он вбежал в дом, сильно хлопнув дверью, и кто-то ойкнул испуганно.
— Мир дому сему! — весело сказал Григорий и прислушался. — Есть тут кто?
Стояла тишина. Григорий улыбнулся. Знал он: если такая тишина, обязательно в доме человек (от разведки еще осталось).
— Стрелять буду! — пошутил Григорий. — Ну!
— А я и дома, — выйдя из кухни, отозвалась полненькая девчонка. — Вам кого?
— А ты кто такая?
— Машенька я.
— Чего тут делаешь?
— Нет, сначала — кто вы такой?
Григорий не сдержался — такое веселье закатил, что соседка, через огороды, перекрестилась: «У Никитушкиных-то чего такое? Свят, свят!..»
— Я — Никитушкин! — объявил Григорий.
— Григорий Иванович, стало быть? — облегченно призналась та. — Зачем так пугаете?
— Да ты скажешь, наконец, кто такая?
Но уже негрозно спрашивал Григорий Иванович.
— Машенька я. — И очень важно добавила: — Жена Ивана Ивановича.
— Это какого еще Ивана Ивановича?
— А вы будто не знаете? Братца вашего, Ивана Ивановича Никитушкина.
— Ваньки? Жена? Постой… как жена? Ваньки? Сопляка этого? Да вы что, с ума спятили?! — И вновь закатился, но теперь уже обидным смехом, Григорий Никитушкин. Он был тощий, длинный, и, когда смеялся, смешно было над ним самим: как жердь, вот-вот переломится — стоит, кланяется, руками размахивает.
Машенька тихонько прыснула.
А перед глазами Григория встал (сколько ему тогда, перед войной, было — двенадцать, тринадцать?) Ванька: всклокоченный, сопливый… И этот сопляк, этот его младший брат — Иван Иванович теперь? Муж? Жену — девчонку! — заимел? Ну, братцы, думал Григорий, вы как хотите понимайте, а я… А я — ни хрена-то я не понимаю, вот что, братцы!
И так резко оборвал смех Григорий, так круто смолк, что снова напугал Машеньку.